Книга Искупление - Элеонора Гильм

– Спасибо за приглашение, но…

– Да, – подпрыгнул Матвей, словно мальчонка.

– Нюта?

Дочка закивала головой.

– Да, Софья, поедем. – Как Аксинье лишить радости своих каганек?

– Сегодня отдохнете, баньку истопим, – крякнул Порфирий. – А завтра в город махнем всей ватагой.

Карий жеребчик споро бежал по дороге, черные хвост и грива блестели на солнце. Порфирий напевал что-то о девице и бросившем ее молодце, Софья дремала, обняв сына. Васька вытащил из-за пазухи огромное птичье перо, подаренное Матвеем, и гладил дар, и пробовал его на зуб, и щекотал уснувшую мать.

Аксинья, напротив, ощущала невиданный прилив бодрости. Знакомая с детства дорога до Соли Камской казалась новой, полной невиданных ощущений – сейчас Аксинья воспринимала ее через восторженно открытый рот Сусанны: едущий навстречу всадник, скачущая на ветке белка, телега с запряженными в ней двумя жеребцами, выгоревшие прошлым летом избы Ивановой заимки, бредущие по дороге нищие… Ничего не ускользало от зорких глаз Нюты. Если бы уста ее не были запечатаны, матери пришлось бы отвечать на тьму-тьмущую вопросов…

– Смотри, Нюта, за следующим поворотом увидим мы Соль Камскую, большой и красивый город… Вон высятся рассолоподъемные башни. В детстве мне казалось, что они охраняют город, будто богатыри…

– Красота, – протянул Матвейка.

– А что дочка твоя молчунья такая? – заметил Порфирий.

– Беда у нас. С испугу онемела.

– Вот что… Господь поможет!

– Молюсь каждый день…

– У соседей такая же беда с сынком. Разбойники на деревню напали да зарубили сестру его во дворе. На глазах у парня. Молчит тож, уже осьмнадцать лет. Вот так.

Аксинья вздохнула, ничего не ответив. Порфирий разбудил самые страшные ее опасения.

Улицы Соли Камской казались бедными, смутные времена сказывалась во всем: закрылись шумные в прошлом лавки, лужи и пробоины украшали главную городскую дорогу, кучи костей, требухи, сора, неприбранные, копились, грозя поглотить город. Множество нищих и калек сидели на паперти Свято-Троицкого собора. Мать с тщедушным младенцем голосила, взывая о помощи. Старики, сироты, слепые, увечные…

– Подайте копеечку воину, освобождавшему государство родное от захватчиков, – причитал мужик среднего возраста с замотанной грязной тряпицей головой. Порфирий бросил монетку, и мужик перекрестил его, горячо прогнусавив:

– Благослови тебя Господь, добрая душа, и женушку твою, и детишечек.

– Что с головушкой твоей, расскажи?

Мужик, довольный проявленным вниманием, тяжело встал с паперти и махнул рукой на покосившуюся вывеску «Свеча»:

– Ты мне кружечку закажешь, да я расскажу. Все как на духу, как на…

– Нам туда не с руки идти, – прервала мужика Софья. – Порфирий, мы для дела приехали.

– Так вы на рынок подите, – отмахнулся Порфирий. – Купите все да сюда придете.

Аксинья с удовольствием послушала бы рассказы нищего, да в кабаки женкам вход воспрещен.

– Скажи, а не знал ли ты Фимку, отец его Макар Овечий Хвост? Земляк наш, из Еловой.

Мужик почесал голову, сморщился:

– Овечий Хвост… Да леший знает… Там народу, бабенка, знаешь скоко… И идут, идут со всех городов. И воюют, и мрут, и кричат… Страх.

Аксинья поняла, что толку от мужика не добьется. Вид его, красные воспаленные глаза, пот, обильно выступивший на шее и лице…

– Ты бы тряпицу поменял, да рану пусть жена твоя промоет.

– Нет у меня жены, а ты не хочешь? Откормить малехо, и самый сок! – Он загоготал, обнажив просветы между зубами.

– Ты на Аксинью нашу рот не разевай, – щелкнул его по лбу Порфиша вполне дружески.

– Тьфу, окаянный. И есть же у моего Порфирки тяга к таким. Какой бы нищий ни объявился в деревне, в первую очередь в нашей избе он приют найдет, – проворчала вслед скрывшимся в кабаке мужчинам Софья.

– А дети где? – крутила головой Аксинья, упустившая на миг свою егозу-дочь.

– Васька, негодная душа!

– И Матвея нет.

Покрутив головой, они нашли детишек. И взрослый Матвейка, и мелкие Нюта с Васькой прилипли к прилавку со сластями. Темные леваши[21] из черной смородины, багряные – из малины да брусники, чудные круглые баранки, бурнатая[22] пастила, привезенная из России, моченые яблоки, чудные рулеты с орехами из Бухары…

– И откуда ж изобилие такое? – не сдержала Аксинья вздоха.

– Покупайте, бабоньки, – подмигнул торговец, круглый, сдобный, как и его товар. – У меня дьяки да гости торговые покупают. Сами Строгановы как проездом, так к Бориске Сластному идут за пастилой.

Аксинья схватила дочку за руку и потянула подальше от прилавка. Дурное имя. Дурные воспоминания.

– Купи вот это и это, – тянул Васька грязный палец.

– Денег на баловство нет у нас, – сердито отрезала Софья, строгая мать.

Нюта не просила, только глядела грустными синими глазенками на богатство, что расстилалось перед ней заманчивыми сладко-пряными горами.

– Леваши сами сделаем. Черники да земляники наберем и сделаем, – утешала дочь Аксинья.

– Есть у меня копейка, – вытащил из-за пазухи худой мешочек Матвейка. – Что я, зря ползимы с топором горбатился на людей? Нютка, ты что хочешь? – Девчушка показала на розовато-брусничный заманчивый комок.

– Восточная сласть – лукум, тает во рту, – заулыбался продавец.

Цена, названная им, повергала в оторопь, на такие деньжищи можно купить пять куриц или упряжь, а не горстку сладостей.

– Пошли, Матвейка.

Парень все же не удержался, купил детворе яблочной пастилы, и они с блаженным видом откусывали небольшие кусочки от лакомства и закатывали глаза, причмокивали, одаривали медовыми взглядами благодетеля.

– На свадьбу деньги береги, Матвей.

– Тетя, я еще до Рождества заработаю, – отмахнулся Матвей.

Они долго ходили по торговой площади, и Аксинья всякий раз отмечала проплешину в торговых рядах: там торговал стрелами знакомец отца, там были дорогие ткани, там – заморские яства.

Спокойно пройти по базару не было возможности. То Аксинья с Софьей, то Матвей приклеивались к торговым лоткам, разглядывая чудные скрыни, ленты, стрелы, колчаны, рассматривали резные сани, чудные телеги, котлы, лохани… Нюта застыла перед широкоскулым продавцом, на подносе которого теснился особый товар: горки черного и красного перца, сухие бутоны гвоздики, связки лаврового листа и еще множество терпких пряностей, неведомых даже Аксинье. Не по кошелю простому люду все эти роскошества: подойдут, понюхают, подивятся – и дальше по торговым рядам.