Книга Экстр - Дэвид Зинделл

Ран пришел к выводу, что шестьдесят четвертое состояние тождественно вспоминанию Старшей Эдды, и посвятил свою жизнь разработке этой теории. Вхождение в это состояние было целью всех его усилий. Это он научил Данло пользоваться каллой и входить в наиболее трудные мнемонические состояния – такие как возвращение. Ран чтил старинные формулы, предугадавшие различные аспекты человеческой памяти задолго до их открытия, но считал при этом, что каждый мнемоник должен сам найти идеальную последовательность упражнений для входа в то или иное состояние. Вера в то, что каждый мнемоник способен на подобную прозорливость, была его страстью и его гордостью.

Поэтому Данло, готовя себя и Тамару к состоянию возвращения, изобрел собственный ряд упражнений. Почти целый день они вместе дышали, вместе танцевали, и он играл Тамаре протяжные мелодии на своей флейте. Он не следовал сухой формуле, он неотрывно следил за оттенками голоса Тамары, за светом ее бездонных глаз, за ритмами ее мозга и сердца. И за собой тоже. Так, постоянно двигаясь и взаимно вдыхая запах своих душ, они вошли в волшебное шестьдесят первое состояние, которое мнемоники именуют возвращением.

Вернее сказать, почти вошли. Когда время пришло, они уселись на отполированном полу медитационной комнаты, теплом и гладком, как шелк. Перед ними на круглом столике стояла голубая ваза с букетом розовых рододендронов и горели четырьмя концентрическими кругами, как бы паря над полом, тридцать три длинные белые свечи. Так полагалось по правилам мнемоников. Впереди – цветы и огонь, позади, и внизу, и внутри, и снаружи – только память. Этой ночью их задача состояла в том, чтобы вывести вперед память, находящуюся позади, и увидеть искомый момент, каким он был в реальности и каким будет всегда.

Пройдя через состояние секвенции и дереизма, они вошли в эйдетику, где фигуры и краски воспоминаний делаются четкими, как поднесенная к глазам пятиконечная звездочка цветка.

Эйдетика – это ключ, отпирающий дверь возвращения. Она открыла для Данло тот момент ложной зимы два года назад, когда он стоял в большой комнате, полной картин, сулкидинамиков, винных бокалов и тарелок с горячей едой. Он сам ел из тарелки с горкой золотых зернышек курмаша и разглядывал гостей в красивых нарядах. Он сидел на полу в медитационной комнате Тамары, зажмурив глаза, и одновременно стоял в том роскошном зале, оставшемся так далеко позади и в пространстве, и во времени.

Еще миг – и он перестал видеть себя, поглощающего пригоршни курмаша, со стороны. Пространство сдвинулось, время щелкнуло, сознание озарилось, как темная комната, где зажгли свет. Ощущение себя, сидящего рядом с Тамарой и слушающего ее медленное дыхание, растворилось полностью. Открыв глаза, он перестал видеть себя, потому что оказался внутри, чудесным образом воплотившись в знакомую оболочку тогдашнего себя.

Он больше не наблюдал, как тот Данло смотрит на старого толстого Зохру Бея и красавицу Нирвелли, – он смотрел на них сам через несколько футов разделяющего их пространства, и ощущал это так, как будто действительно видел их впервые. При этом он смотрел на все окружающее с гораздо большей ясностью и чувством реальности, чем два года назад. Это и есть чудо памяти: даже у тех, кто бредет по жизни наподобие лунатиков, все происходящее запоминается с необычайной глубиной и точностью.

Он снова слушал, как Зохра Бей рассказывает молодой женщине рядом ним о своем знаменитом путешествии на Скутарикс (Бей был первым и единственным человеческим послом, оставшимся в живых после миссии в этот не поддающийся пониманию мир), трогая волосатую бородавку на своей обвисшей старой щеке. Данло не думал, что обращал тогда внимание на эту весьма одностороннюю беседу, но, очевидно, все-таки обращал. Он замечал вокруг много других вещей, которые по-настоящему заметил только сейчас. Холодная и элегантная Нирвелли украдкой наблюдала за ним поверх своего бокала. В ушах у нее белели серьги из бесценных, безупречно круглых джиладских жемчужин, и их матовая белизна составляла разительный контраст с блестящей черной кожей красавицы.

Он слышал множество звуков: шипение мяса на противнях, стук палочек для еды, каскады смеха и голосов: Он заметил, что Зохра Бей, при всем своем безобразии, обладает чудесным голосом, даже несколько раздражающим своей сладостью, как мед, подмешанный в хорошее старое вино. А зерна курмаша, которыми хрупал он сам, чересчур обжигали, поскольку были приправлены жгучим летнемирским перцем. Данло чувствовал и другие оттенки вкуса, особенно келькеш: он тогда впервые попробовал эту редкую и дорогую инопланетную приправу.

Его глаза слезились, рот жгло как огнем, и Данло осознал, что способен чувствовать все, что находится в этой комнате, а может быть, и во вселенной. Чуть позади него стоял червячник с пустыми глазами, держа в руках одну из многих имевшихся в комнате сенсорных коробок. Данло вдруг ощутил горячие влажные губы на своем лице и холодок шелка на руках, хотя сам держал тарелку с курмашем и его губы касались только воздуха. В то время сенсорное загрязнение, просочившееся из черной коробочки, не коснулось сознания Данло, но теперь он ощутил его со всей остротой.

Потом его взгляд пересек комнату, минуя блестящих мужчин и женщин, минуя знаменитых пилотов вроде Радмиллы Диас и Зондерваля, – и Данло понял, что значит “быть в ясном сознании”. Миг назад ему казалось, что он слышит гром умирающих звезд за Фарфарой и Пердидо Люс, но теперь вся вселенная для него сошлась на единственной женщине, стоящей высоко и грациозно в море безликих людей. Данло, видевший Тамару Десятую Ашторет, десять тысяч раз – и на людях, и наедине, и в памяти, и в мечтах, – понял, что никогда раньше не видел ее по-настоящему. Как будто вспышка молнии высветила ее руки, ее глаза, ее прекрасное лицо – самую ее душу, быть может. Сияя своей земной красотой, она состояла только из огня и света, а внутри, где билось ее сердце, пылала анимаджи – дикая радость бытия, едва вмещаемая ею. Данло поражала ее сила, ее воля к жизни. Этот первобытный голод, испытываемый ею, он ощущал как огонь внутри себя. Он чувствовал, что Тамара впивается в жизнь зубами, как тигр в бьющегося ягненка, и при этом обитает в этой жизни нежно, глубоко и естественно, как лесной папоротник.

А жизнь обитает в ней, заполняя ее до отказа и поглощая всю целиком. Она излучала жизненную энергию, как звезда – свет.

Ее необычайная жизненная сила взывала к сердцу Данло и воспламеняла все его нервные клетки. В нем, как и в ней, горела анимаджи, и он сиял под стать любой звезде.

В этот момент своей жизни он впервые осознал, насколько безграничны могут быть жизненные возможности. И впервые узнал, как остро другие люди чувствуют его. Он видел это на их лицах, видел в том, как они украдкой взглядывают на него, будто на солнце, думая, что он этого не замечает. Они посматривали так и на Тамару. Он и она были как две звезды, чье сияние наполняло всю комнату. Как звезды, они блистали страшной красотой и обладали громадной силой притяжения.

Эта сила неизбежно должна была притянуть к себе их души и заставить их обнаружить друг друга. Был моменткогда и она взглянула на него через пятьдесят футов пространства, – момент, почти невыносимый в своем сиянии.