Книга Дети Третьего рейха - Татьяна Фрейденссон

«Местная экзотика через сентиментальную женскую прозу», – подумала я, пытаясь продраться сквозь домотканые кружева английских слов, колючками кактусов цепляющихся за мой взгляд и тем самым замедляя его бег по строчкам, становясь препятствием к фактологическому материалу про Беттину, который вот-вот должен был последовать. Но метафора – люпин среди кактусов – прочно засела в моей памяти. Оставалось лишь понять, соотносима ли она с внучатой племянницей рейхсмаршала Геринга, или же это просто образное выражение, к которому прибег восторженный автор.

«Крики сорок в том месте нанизываются на низкорослые сосны, а олени подходят близко к дому, чтобы попить из старой ванны, оставленной там не по забывчивости, а с умыслом – собирать капли редкого дождя, столь не щедрого к Нью-Мексико. А когда луна разъедается до полного шара, койоты подвывают и хохочут в ночи, перекидываясь шутками с холма на холм через плоские плато, и их жуткий смех льется потоком в каньон, где сливается с тонкой струйкой ручейка, что обеспечивает водою лягушек-быков13, а также ящериц и зайцев. В зимнее время кедры полыхают, превращая округу в горящую печь, и дым, напитанный приторно-сладкими пряными ароматами, вальяжно переползает через крыши редких разбросанных по пустыне домов. Ветер насильно гонит перекати-поле по траве, настолько желтой, что скорее коричневой, и сбивает их в снопы вдоль изгородей.

Нью-Мексико находится на юго-западе США, на том же меридиане, что и Марокко. Летом тут сухо и жарко, но, несмотря на это, зимой тут идет снег, потому что мы живем на высоте около 7000 футов.

Беттина – моя соседка, правда, соседство, даже близкое, тут, на окраине Санта-Фе, означает, что между нами расстояние “всего” в несколько километров. У Беттины Геринг худое лицо, светлые волосы, живые глаза и быстрая улыбка, которая появляется и исчезает, подобно теням облаков, плывущих над безмятежным пейзажем. Ее передние зубы несколько отличаются от образцовых американских зубов, и этой приметы вполне достаточно, чтобы определить, что по происхождению она не американка. Как и я, она родилась в Германии. И братом ее деда был Герман Геринг…»

Хорошее местечко, чтобы отгородиться от мира. Думаю, эта Беттина сделала правильный выбор. А Шанти, именующая себя ее соседкой, сама не ведая, оказалась моей единственной надеждой, мостиком, сотканным из возлагаемых на нее ожиданий, переброшенным через страны, моря и океаны прямо к загадочной женщине из рода Геринг, живущей люпином посреди кактусов.

«Я живу у подножия Меса, на которой поселилась Беттина. Нью-Мексико казалось настолько же далеким, насколько я сама отделила себя от своих корней и культуры, настолько далеким, что я была свято уверена: уж точно смогу избежать встречи с соотечественниками – особенно с той, что приходится внучатой племянницей Герману Герингу. На протяжении долгих лет я не знала о ее происхождении и тяжком бремени. Мы изредка встречались, но наши отношения ограничивались словом “привет”, которым мы перебрасывались просто из вежливости… Я узнала о происхождении Беттины, когда один друг сказал во время обеда: “…Беттина Геринг – внучатая племянница правой руки Гитлера, человека, которого он много лет видел своим преемником…” Нужно сказать, что я тоже немка и родилась в начале Второй мировой войны, в результате которой были травмированы и моя душа, и моя личность. По сей день я не могу говорить о Холокосте без подступающих к горлу рыданий – и это через шестьдесят лет после упомянутых событий. Я – преступница по происхождению и по своему культурному наследию…

Как-то, когда я ехала в сторону Санта-Фе по грунтовой дороге, которая вела из каньона, несколько собак выбежали на проезжую часть и принялись резвиться прямо перед приближающимся бампером моей машины. Я остановилась и решила подождать, когда они наиграются, и пока ждала, другая машина поравнялась с моей и остановилась. Окно в окно. И когда я опустила стекло, на меня смотрела Беттина. С первого взгляда, с первой секунды тогда мы поняли, что накрепко связаны судьбой.

– Шанти, – спросила она, – я слышала, вы интересовались мной?

– Беттина, – ответила я, – я хочу встретиться и поговорить с вами».

По ходу прочтения эссе мне показалось, что Шанти несколько поэтизирует события, как гиперболизирует и страдания Беттины («она должна отказаться от бремени вины потомков», «она должна обрести мир в себе» или «она чересчур ответственна»). Зачем взрослому здравомыслящему человеку взваливать на себя груз вины за прошлое, к которому он вообще отношения не имеет?

Беттина родилась в 1956 году, к тому времени ее двоюродный дед уже десять лет как жарился в аду. Если принять формальную логику этой женщины, то все наши мелкие прегрешения на Высшем Суде должны суммироваться с грехами наших предков, то есть ответствовать придется не только за свои личные «накопления». Но тогда и верить в существование рая несколько наивно. Впрочем, пока мне трудно было сказать, верит ли Беттина еще во что-то, кроме греха поколений. И на кой черт он сдался ей, если она давно покинула Фатерланд?

В эссе Шанти Элке Баннварт об этом ни слова.

Зато есть кое-что любопытное, что автор не решилась вынести из кавычек, избавляя себя от необходимости выкручиваться при помощи синонимов, через которые обязательно проступило бы ее личное отношение к одному необычному поступку Беттины:

«Мой отец обожал своего дядю Германа Геринга, – говорит Беттина, – я же чувствую абсолютное отрицание своего наследия. В тридцать лет я стерилизовалась, чтобы не плодить больше монстров, чтобы оборвать род. Да, радикальное решение. Мой брат, кстати, поступил точно так же, но мы оба приняли это решение не сговариваясь! У меня было три психических срыва, в результате которых я не могла спать несколько недель».

Это откровение, проникнутое драматическим пафосом и легкой провокацией, показалось мне смешным и натолкнуло на некоторые подозрения относительно особы, поделившейся им. Страсти сквозь десятилетия, без прямого родства, говорят, скорее, о дури или внутренних проблемах личности. Возможно, заочную предвзятость мою в отношении Беттины объясняло и то, что я знала достаточно историй, которые могли бы считаться истинными драмами. Помню, как раз о драмах мы заговорили с Никласом Франком, сыном гауляйтера оккупированной Польши Ганса Франка, повешенного в Нюрнберге 16 октября 1946 года. Когда мы бродили с ним по сумеречному Нюрнбергу, Никлас, затянувшись сигаретой, вдруг сказал:

– Плохо, когда ты не по собственной воле оказываешься насильно вписан в драму, тем паче в трагедию. К примеру, сын известного всем Йозефа Менгеле, садиста, проводившего опыты на узниках Освенцима, знал, где долгие годы скрывался его отец после войны. И все знали, что он знал. Даже МОССАД, который вел активную работу по поимке Менгеле. Положение усугубляло еще и то, что сын был юристом, человеком, прямой задачей которого является отдавать преступников под суд. Наверное, он каждое утро просыпался с мыслью о том, выдавать отца или нет. И какое бы решение из двух он ни принял, исход обещал быть драматическим в любом случае.