Книга Личник - Игорь Валериев

— Это нам даёт, что отреставрированные участки картин и кустарно переписанные подписи на деньгах будут проступать более тёмными пятнами. Это поможет бороться с фальшивомонетничеством, подделками картин. В общем, будущее за криминалистикой. Вам знаком такой термин?

Судя по тому, как мне задал вопрос Банков, это тоже было каким-то новшеством в это время. Поэтому решил притвориться валенком.

— Первый раз слышу, Юрий Петрович. А что он означает?

— Этот термин ввёл мой хороший австрийский друг по переписке Ганс Гросс. В настоящее время он разработал систему рекомендаций по расследованию преступлений, которую описал в работе «Руководство для судебных следователей, чинов жандармерии и полиции». В этом году она должна быть напечатана, и я с нетерпением жду её с подписью автора. Ганс великий человек. Он систематизировал успешные приемы расследования с использованием таких наук, как химия, физика, ботаника, микроскопические исследования и психология. Он полностью поддерживает «бертильонаж», это антропологический метод регистрации преступников, основанный на измерении тела человека по 11 параметрам, который придумал Альфонм Бертильон. Также настаивает на введение дактилоскопии. Вижу, не поняли, что это такое.

Я смотрел на Банкова, у которого на щеках заиграл румянец. Речь стала быстрой, прерывистой, более громкой. Жестикуляция рук усилилась. «Да, настоящий фанатик криминалистики, — думал я, продолжая слушать следственного пристава. — Надеюсь, что его фанатизм и знания мне помогут. Всё-таки отзываются о коллежском асессоре, как об отличном специалисте».

А Банков продолжал вещать.

— Представляете, Тимофей Васильевич, ещё в пятьдесят восьмом году английский колониальный служащий Ульям Гершель заставлял индусов удостоверять свою подпись отпечатком пальца и заметил, что у каждого человека отпечаток индивидуален. В восьмидесятом году аналогичный эффект описал в статье в «Nature» шотландский врач Генри Фулдс. В одна тысяча восемьсот девяносто первом году ещё один мой знакомый по переписке Хуан Вучетич предложил в своей лаборатории в полиции Буэнос-Айреса к бертильонажу добавить отпечатки десяти пальцев. А сейчас разрабатывает систему, как проще сравнивать отпечатки. По его мнению, очень скоро дактилоскопия вытеснит бертильонаж, как более удобный способ регистрации сведений о преступниках, — следственный пристав сделал паузу, которой я поспешил воспользоваться.

— Юрий Петрович, Вы меня извините, но всё-таки каким образом из рассказа мужа Ермиловой вы поняли, что её убили?

— Тимофей Васильевич, кроме того, что я активно занимаюсь самообразованием, можно сказать ещё и являюсь учеником самого Путилина, — произнося эти слова, Банков посмотрел на меня с чувством явного превосходства и гордости за себя.

— Прошу прощения, Юрий Петрович, а кто он Путилин? — спросил я следственного пристава, подумав про себя: «Так вот тебе, ваше высокоблагородие — фанатик криминалистики. Ну не знаю я, кто такой Путилин и с чем его едят».

В это время в кабинет зашёл один из нижних чинов полицейского управления с подносом, на котором стояли два стакана с чаем и пара блюдец или розеток, одна с вареньем, вторая с сушками. Расставив всё на столе Банкова, служащий вышел из кабинета.

Юрий Петрович, сделав жест рукой, мол, приступайте, зацепив ложку варенья, отправил её в рот и сделал глоток чая. Я же взяв в руки подстаканник, поддерживающий стеклянный стакан с крутым чаем, стал греть об него ладони. В кабинете было прохладно, да и небольшая поездка по сильному морозу до полицейского управления успела вытянуть тепло из тела. Банков между тем продолжил свой рассказ.

— Удивлён, Тимофей Васильевич, что Вы ничего не слышали о господине Путилине.

— Юрий Петрович, менее двух лет назад я был обычным казачком Амурского казачьего войска, — я продолжал греть руки об подстаканник. — Откуда я мог слышать, судя по всему, о ком-то из знаменитых полицейских.

— Нда, об этом я как-то не подумал. Но неужели Вы не слышали о Путилине в Петербурге? — Банков вопрошающе посмотрел на меня.

— Поверьте, Юрий Петрович, но данную фамилию слышу впервые, — я не лукавил, данную фамилию раннее не слышал.

— Нда… Даже не знаю с чего начать, — следственный пристав потёр переносицу. — Если кратко, то Путилин Иван Дмитриевич — это основатель сыскной полиции в Российской империи. Его вклад в борьбе с преступностью трудно оценить. Как военному Вам больше будут понятны его награды. В декабре пятьдесят седьмого года указом императора его награждают Станиславом третьей степени, в сентябре пятьдесят восьмого Анной третьей степени, в декабре пятьдесят девятого Станиславом второй степени, а октябре шестьдесят первого Владимиром четвертой степени. С шестьдесят шестого он начальник вновь образованной сыскной полиции Петербурга. На его счету сотни раскрытых преступлений. Два раза он уходил в отставку и возвращался вновь. Дослужился до тайного советника, а это третий класс в табеле о рангах. Сейчас заканчивает свою книгу «Сорок лет среди грабителей и убийц». Также жду с нетерпением это произведение и надеюсь на автограф Ивана Дмитриевича.

«Круто», — чуть не ляпнул я, но вовремя остановился. Заслуги действительно впечатляли.

— Юрий Петрович, Вы работали под его началом, — спросил я Банкова.

— К сожалению, нет. Но мне повезло в том, что Иван Дмитриевич был другом моего отца и часто бывал у нас дома. Я и полицейским стал, мечтая быть похожим на господина Путилина.

— Насколько я знаю, Вас, Юрий Петрович, считают отличным специалистом в своём деле, — не желая льстить, произнёс я.

— Спасибо, Тимофей Васильевич, но по сравнению с Иваном Дмитриевичем, я просто обычный трудяга в сыске, а вот Путилин — гений, — решительно сказал Банков. — Действительно, гений. Мне повезло в том, что у нас дома Иван Дмитриевич, рассказывая о своей работе, часто объяснял, как он добивался своих успехов. А я всё наматывал на ус.

Коллежский асессор усмехнулся и сделал ещё глоток чая. Отставив стакан в сторону, Банков посмотрел на меня и спросил:

— Хотите, Тимофей Васильевич, одну историю. Она позволит Вам понять, почему я сегодня сделал выводы о том, что Глафира Петровна была убита?

— Юрий Петрович, меня просто щекочет моё любопытство, — ответил я, делая первый глоток чая.

— Хорошо, Тимофей Васильевич, — следственный пристав отставил в сторону стакан с чаем. — Мне было десять лет, когда в январе семьдесят второго года в Александро-Невской лавре было обнаружено убийство иеромонаха Иллариона. Далее я буду рассказывать то, что я слышал от господина Путилина, когда он рассказал о своём расследовании этого дела у нас дома. Кстати, расследование заняло чуть больше суток, и Иван Дмитриевич в своём рассказе сделал упор на том, что такая быстрая поимка убийцы произошла благодаря его правильным логическим выводам. Вам интересно, Тимофей Васильевич?

— Очень интересно, Юрий Петрович, — мне действительно было интересно.

— Хорошо. Тогда продолжу. Илларион жил в двух комнатах отведенной ему кельи монастыря, вел замкнутое существование и лишь изредка принимал у себя певчих и поил их чаем, — Банков сделал ещё одни глоток чая. — Когда дверь его кельи, откуда он не выходил два дня, была открыта, то вошедшим представилось ужасное зрелище. Илларион лежал мертвый в огромной луже запекшейся крови, натекшей из множества ран, нанесенных ему, предположительно, ножом. Его руки и лицо носили следы борьбы и порезов, а длинная седая борода, за которую его, очевидно, хватал убийца, нанося свои удары, была почти вся вырвана, и спутанные, обрызганные кровью клочья ее валялись на полу в обеих комнатах. На столе стоял самовар и стакан с остатками недопитого чая. Из комода была похищена сумка с золотой монетой. Как выяснилось позже, отец Илларион плавал за границей на судах в качестве иеромонаха. На столе у входа стоял медный подсвечник в виде довольно глубокой чашки с невысоким помещением для свечки посередине, причем от сгоревшей свечки остались одни следы, а сама чашка была почти на уровень с краями наполнена кровью, ровно застывшей без всяких следов брызг.