Книга Горечь войны - Найл Фергюсон

С другой стороны, опасения немцев по поводу относительного сокращения своего военного потенциала нельзя считать беспочвенными. Сейчас становится все очевиднее, что в германском Генштабе понимали: первоначальный план Шлиффена осуществить невозможно. Для отражения вероятного наступления французов на Лотарингию Мольтке решил снять с правого фланга войска, предназначенные для охвата Парижа, и направить их лишь через Бельгию (но не через Голландию), а также отправить 8-ю армию на помощь австрийцам, выдвигающимся против русских. План в 1914 году уже не подразумевал уничтожение французской армии: не в последнюю очередь потому, что ни одна армия не сумела бы продвинуться так далеко и так быстро (до трехсот миль за месяц), как требовалось от 1-й армии на крайнем правом фланге, и избежать при этом физического истощения 72. Вероятно, поэтому Мольтке решил оставить в покое Голландию, чтобы та служила нейтральной “форточкой” для снабжения Германии. В январе 1905 года Мольтке предупреждал кайзера, что войну с французами невозможно выиграть, разбив их в генеральном сражении: “Это будет народная война, и с ней нельзя будет покончить одним решающим ударом. Предстоит длительная, народная борьба со страной, которая не признает себя побежденной, пока не будет сломлена сила ее народа. Наш народ, даже в случае победы, тоже будет совершенно изнурен”. Это мнение в мае 1910 года подтвердил доклад 3-го отдела (по Франции и Великобритании) германского Генштаба. В ноябре 1912 года Мольтке и Людендорф даже предупредили Военное министерство:

Нам придется приготовиться к длительной кампании с многочисленными тяжелыми и продолжительными сражениями, чтобы разбить одного из наших противников. Нехватка и расход материальных средств возрастет, если придется сражаться и победить на нескольких театрах поочередно, на Западе и на Востоке, и… если нам будет противостоять превосходящий по численности противник. Долговременная нужда в боеприпасах абсолютно неизбежна 73.

Это стало уже вторым их требованием накапливать боеприпасы. Мольтке указывал в докладной записке от 14 мая 1914 года на имя министра внутренних дел Клеменса Дельбрюка, что “по-видимому, продолжительную войну на два фронта может вести экономически сильный народ” 74.

Историки нередко задаются вопросом, почему военно-политическое руководство Германии накануне Первой мировой войны было настроено пессимистично. В 1909 году Тирпиц опасался, что английский флот нанесет молниеносный удар по флоту германскому. А вышедшему в отставку Шлиффену мерещился “удар Франции, России, Англии и Италии по Центральным державам”:

Мосты вот-вот будут опущены, ворота открыты, и миллионные армии хлынут, беснуясь и круша все на своем пути, через Вогезы, Маас, Неман, Буг, даже через Изонцо и Тирольские Альпы. Опасность колоссальная 75.

Мольтке увидел “оскал… войны” еще в 1905 году. “Все мы живем под гнетом, который лишает радости успеха, – записал он в дневнике, – и почти никогда мы не можем взяться за что-либо, не слыша при этом внутренний голос, шепчущий: «Ради чего? Все напрасно!»”76 Даже для Мольтке, руководившего германским наступлением, война означала “разрывание цивилизованными европейскими народами друг друга на куски” и “разрушение цивилизации почти везде в Европе на десятилетия вперед” 77. “Война, – объявил он скорбно после своей отставки в сентябре 1914 года, – показывает, как одна историческая эпоха сменяет другую, как каждый народ вынужден играть предуготованную ему роль в развитии мира… Если Германия погибнет в этой войне, то это повлечет гибель немецкой умственной жизни (от которой зависит дальнейшее развитие человечества), а равно и немецкой культуры. Все развитие человечества будет остановлено самым разрушительным образом…” 78 Подобный фатализм сквозит и в позднейших замечаниях Конрада, австрийского коллеги Мольтке 79. Даже такой убежденный милитарист, как Бернгарди, пытался осмыслить вероятность неудачи в “следующей войне”: “Даже поражение может принести богатый урожай” 80. Позже сменивший Мольтке генерал Эрих фон Фалькенгайн 4 августа 1914 года отметил: “Это будет прекрасно, даже если это нас погубит” 81. Накануне войны германские военачальники чувствовали свою слабость, а не силу – и не только они.

Но никто не был настроен пессимистичнее рейхсканцлера Бетман-Гольвега. В 1912 году он признался, что “сильно огорчен соотношением сил в случае войны. Просто чтобы уснуть, нужно иметь сильную веру в Господа и русскую революцию” 82. В июне 1913 года он признался, что ему “надоела война, требования войны и вечное вооружение. Для великих наций самое время успокоиться… а не то случится взрыв, которого никто не заслуживает и который причинит ущерб всем” 83. Лидеру национал-либералов Эрнсту Бассерману он сказал “с фаталистическим смирением: «Если будет война с Францией, против нас поднимутся все до последнего англичане»” 84. Секретарь рейхсканцлера Курт Рицлер 7 июля 1914 года доверил дневнику некоторые раздумья Бетман-Гольвега:

Канцлер предполагает, что война, каким бы ни был ее исход, приведет к гибели всего сущего. Существующий [мир], безусловно, отжил свое… Густой туман над народом. Подобная картина по всей Европе. Будущее за Россией, которая растет, набирает вес и тяготеет над нами, как сгущающийся кошмар… Канцлер с большим пессимизмом смотрит на интеллектуальное состояние Германии 85.

20 июля Бетман-Гольвег вернулся к российской угрозе: “Аппетиты России растут [по мере] роста ее… мощи… Через несколько лет ее будет не удержать, особенно если в Европе сохранится нынешняя расстановка сил”. Неделю спустя он сказал Рицлеру: “Над Европой и нашим народом тяготеет фатум, сила могущественнее человеческой воли” 86. Это близкое к отчаянию ощущение, иногда приписываемое чрезмерной увлеченности Вагнером, Ницше и Шопенгауэром, становится понятнее, если мы примем во внимание положение в военной сфере в 1914 году.

Еще худшее положение союзников Германии придавало убедительности рассуждениям о военном упадке. В феврале 1913 года Конрад предупредил Мольтке, что если “вражда” между Австро-Венгрией и Россией примет “форму расовой борьбы”, то

едва ли стоит ждать от наших славян, составляющих 47% населения, воодушевления по случаю войны с их соплеменниками. Армия пока проникнута чувством исторического единства и скреплена цементом дисциплины, однако… сомнительно, что это надолго 87.

Звучит малоутешительно. Еще в январе 1913 года Генштаб задумался о “необходимости… в одиночку противостоять Франции, России и Англии” 88. На первом этапе войны Австро-Венгрии пришлось фактически сражаться в одиночку, поскольку план Шлиффена предполагал развертывание основных германских сил на Западном фронте. Конрад, верный традициям габсбургского недотепства, четыре из двенадцати дивизий резерва сначала отправил воевать с сербами, а затем, когда стало ясно, что 8-я германская армия не станет помогать австрийцам справиться с русскими, перебросил резерв в Галицию 89.