Книга Сестра милосердия - Вера Колочкова

Осознание случившегося события еще только входило в нее осторожно, еще только стучалось вежливо в голову и в сердце, а сидящая в ней радость уже и плясала и пела – и не просто пела, а орала пьяным и дурным голосом что-то невразумительное и счастливое, что-то абсолютно яростное и восторженное, что-то категорическое из ряда вон… У нее, у Тани Селиверстовой, будет ребенок! Ее, Тани Селиверстовой, родной сын! Или дочка – какая разница… Главное – будет! Да чего там будет – уже есть. И стало быть, она, Таня Селиверстова, опять всех кругом по счастью обошла, опять оно валится на нее подарком судьбы нечаянным. Хотя почему и нечаянным – чаянным конечно же! Очень даже чаянным. Она о таком и мечтать не смела…

– Ну как ты тут, сердешная? – заглянула в ванную бабка Пелагея, склонилась над ней жалостливо. – Может, ромашки тебе заварить, а? Я думаю, ты грибами вчерась отравилась, Танюха. Говорила тебе – не ешь много. Шибко уж солонущи они, а ты трескаешь за обе щеки, только шум стоит…

– Глупая ты у меня, бабуль, хоть и зовут тебя Мудрая Пегги… – слабо задребезжала смешком ей в лицо Таня. – Забыла, что ль, какие бывают бабьи болезни, когда на соленое сильно тянет? Стара, значит, стала, раз забыла…

– Ой, ё-мое… – всхлипнула испуганно на вздохе бабка, схватившись сухой рукой за грудь. – Ты чего такое говоришь, девушка! Да откудова она в тебе взялася, бабья-то болезнь?

– Да оттудова… – весело передразнила ее Таня. Потом резво поднялась с пола, шагнула к старухе, обняла за хрупкие плечи, качнула-кружнула раз-другой и снова засмеялась счастливым русалочьим смехом. – Прабабкой будешь скоро, Мудрая Пегги! Поняла? Прабабкой! Это тебе не Роналду с Роналдиньей по полю гонять, это уже поинтереснее чего будет…

– Ой, ёченьки, дай хоть отдышаться от такой новости… – схватилась рукой за раковину бабка Пелагея. – А это… Танюх… А папаша-то у него кто? Из каких он будет?

– Из хороших, бабуль! Из самых замечательных у него папаша! Только ему об этом факте знать вовсе и не обязательно…

– Как это?

– А вот так это. Так уж получилось, бабуль.

– Женатый, что ли?

– Ага. Женатый.

– А и ладно, раз так! И пусть! И ничего, Танюха, рожай! Я в силе еще, помогу тебе, чем смогу… Я ведь ничего еще, крепенькая. Старуха, можно сказать, молоденькая, не совсем древняя…

Таня склонилась к ней, снова обняла крепко, утерла о старушечью фланелевую рубашечку набежавшую слезу. Потом еще раз вздохнула счастливо и коротко, проговорила тихо:

– Пойду я прилягу, баб… Голова опять кружится…

– Ага, иди давай, полежи. А я чаю тебе сейчас принесу! Или рассольчику капустного лучше?

– Ничего не надо. Я спать хочу очень. Спасибо тебе, Мудрая моя Пегги. Иди, там тебя Гриша на кухне ждет. Или не Гриша, а как там его, я забыла… А, Глупый Григ, во как… Сразу ваших имен интересных и не упомнишь…

Глава 18

Проснулась она глубокой уже ночью – будто разбудил кто. Вздрогнула, открыла глаза, уставилась в темное мартовское окно. Полная сытая луна гордо красовалась в его черном квадрате, глядела в комнату сквозь вуаль ажурной занавески холодно и надменно. Таня моргнула, перевернулась на другой бок, натянула одеяло на голову – надо снова уснуть…

Однако сон больше не шел к ней, сколько ни старалась она поймать прежнюю сладкую дрему. В углу комнаты, разметавшись на великодушно пожертвованной ему во временное владение бабкиной перине, тихо посапывал рыжий мальчишка Гриша. Глупый Григ то есть. Почти в унисон его дыханию чуть подхрапывала на своей кровати новоявленная Мудрая Пегги – ненавязчиво совсем, еле слышно, будто шепотком. Таня и свое дыхание попыталась было встроить в этот ритм, вклиниться незаметно в общее сонное состояние, да только не удалось ей. Как ни дыши, а голове спать не прикажешь. Голова спать больше не желала, и все тут. Думала и думала мысли всякие, новые-незнакомые…

Вот как, например, она думала, дальше ей жить. Как обернуться половчее да пристроить свою жизнь ко грядущим в скором уже будущем переменам. Это ж понятно – радость радостью, а хлеб насущный тоже за пазухой не помешает. Никто ее, потребность эту в насущном хлебе, отменить пока не в состоянии. Да и среди окружающих надо с новым статусом как-то успеть обозначиться…

Оно конечно – Петрова Дмитрия Алексеевича подводить вовсе не хотелось. Он-то тут при чем, он же как лучше старался. Конечно, можно ему и по счетам предъявить – отец ты, мол, или не отец? Он не откажется, конечно. Изворачиваться не будет. Только не хотелось ему предъявлять ничего такого – жалко его потому что. Итак мужик крутится, как может, многодетную семьищу свою кормит, и она тут еще нарисуется… Нет, сама справится. А ему и так спасибо. За радость эту неожиданную спасибо, за тепло, за понимание, за любовь… Хотя разговоры в больнице все равно пойдут. Увольняться придется, наверное, новое место искать… А кому, собственно говоря, какое дело, с кем и когда она согрешила? Пусть болтают чего хотят! На то они и люди, чтоб косточки друг другу перемывать.

А она и не признается ни в чем таком. У нее ж на лбу не написано, кто отец ее ребенка. И даже Петрову соврет, что и ни при чем он тут вовсе… Не будет его тревожить зря. От человека хорошего родить – уже само по себе счастье. Чего ж его портить выяснениями да подозрениями? А потом, может, и признается когда, покажет ребеночка отцу родному…

Так. Теперь и о хлебе насущном подумать надо – тоже проблема не маленькая. Хотелось бы и с деньжошками как-то извернуться, конечно. На декретные-то деньги тоже, наверное, сыта не будешь. Сколько их там – слезы одни. Да и ребеночку захочется прикупить чего – и приданого всякого, и кроватку-коляску… Так что надо и впрямь измудриться отложить чего на голодный день – всякое может случиться. Ничего, она справится! У них вся порода селиверстовская такая – голь на выдумки хитра… И она не хуже – где-то недоест, где-то недопьет, а задумку справит! Ну, подумаешь, на памперсы дорогущие денег не будет – так и не надо, господи! Нашьют они с бабкой пеленок из старых пододеяльников, подгузников из марли… Раньше вон и в глаза не видывали этих памперсов, а детишки рождались. И ничего, и в пеленках хорошо вырастали, здоровые да крепкие. Может, еще и покрепче нынешних. И новомодных питаний детских тоже раньше не было – все грудным молоком своих детей кормили, красоту женскую потерять не боялись. И она своего ребенка прокормит, голодом не уморит. Да и они с бабкой тоже не отощают – картошки да солений деревенских, морковку-капусту всякую им из Селиверстова всегда подвезут. А если уж совсем туго придется, то можно обнаглеть да с того, с Адиного счета копейку какую снять…

Вспомнив об Аде, Таня вздохнула, улыбнулась сама себе грустно, перевернулась на другой бок. Нет, не надо ей больше вспоминать об этом. Не надо рану бередить – плохо еще заросла. И про деньги эти думать не надо, и рассчитывать на них тоже не стоит. Ну их вообще. Неприятные они какие-то. Будто отступное какое ей дали за маленького, пригретого ею от души сироту, за искренний ее порыв. Зачем? Идущее от сердца, оно ж не продается. И купить его нельзя ни за какие деньги. Оно есть, и все. Пусть и не нужное никому, и не востребованное…