Книга Мигранты - Виктор Косенков

Он кивнул, развернулся и пошел. Игорь окликнул:

— А скажите…

Хендрик обернулся, вопросительно поднял брови.

— Вы и есть Врач?

Тот рассмеялся.

— Врача нет. Это выдумка. Мы все и есть Врач. И вы тоже им станете, если вернетесь.

Хендрик ушел.

— Я вернусь, — тихо сказал Морозов.

Он огляделся. Полины рядом уже не было, но Игоря это не особенно расстроило. Ведь впервые за эти несколько жутких, грязных дней он почувствовал, что у всего вокруг появился смысл.

И у Игоря Морозова родилась надежда…

По мере удаления от клиники пейзаж и люди менялись. Игорь ушел в сторону от «канавы» и почувствовал: тут договор перемирия уже не действует. Его по-прежнему никто не трогал, но смотрели уже иначе. Во взглядах ясно читались страх, ненависть и… голод. Здесь было много целых домов. Почти все многоэтажки стояли нетронутыми, во многих окнах поблескивали стекла. В этих кварталах сохранялась видимость обычной жизни: женщины хлопотали по хозяйству, мужчины расчищали центральные улицы от завалов и ржавых автомобилей. Банды, в основном русскоязычные, старались «держать территорию». Но было видно: централизованной власти тут нет. И единственное, что удерживает местных от того, чтоб не вцепиться друг другу в глотки, это растерянность и страх перед неопределенностью. Может быть, не будь Врача и его клиники, район уже погрузился бы в кровавую анархию. Но клиника была тем, что придавало жизни хоть какой-то смысл. Это, наверное, понимали все.

Когда Игорь подошел к знакомому дому, в груди раненым зверьком заколотилось сердце. Внутри, словно вынырнув из-под толстого зимнего льда, ожили воспоминания, надежды, страхи! Все это долго удерживалось там, скованное, вмерзшее в холодную воду. С хрустом взломав корку, оно выплеснулось и обожгло!

Морозов вспомнил, как ходил в этом дворе по кругу с коляской, из которой на него смотрели внимательные, темные глаза. Эти глаза молча, как совершенно другую реальность, разглядывали незнакомый мир. Он вспомнил, как носился по квартире, от окна к окну, с маленьким кулечком на руках, а проклятая неотложка все не ехала и не ехала! Как держал худенькую ручку у врача на прививке и шептал потом в приемной что-то нелепое и успокаивающее. Вспомнил жену, которую все же любил. С которой при этом ругался, громко, размашисто. И тещу вспомнил, кремень-тетку, с которой можно было оставить ребенка безо всяких сомнений. Даже дружбанов своих вспомнил, с которыми пил пиво первый раз, вот в этом подвале, холодном и сыром. Как блевал потом — куда уж без этого… Как за девчонками бегал…

Тут прошла его жизнь: та самая, которая настоящая. Прошла и кончилась. А то, что происходило последние годы — и жизнью-то вроде нельзя было назвать. Так, мутный поток, который завертел, понес, словно щепку. Швырял на камни, бил о дно, да так ловко, что вымело из души все то, что было важно когда-то.

— Господи… — сорвалось с губ Игоря, когда взгляд рефлекторно отыскал нужную квартиру на пятом этаже. Из окон кухни замытыми черными языками высовывалась копоть давнего пожара. — Господи!

Морозов бросился в подъезд, рванул ручку. От него с криком шарахнулась в темноту чья-то тень, он не притормозил, не обернулся. Побежал наверх, прыгая через две ступеньки! Быстрее, еще быстрее! Прошиб пот, тяжело закололо в правом боку…

Еще пролет! Скорей!

Игорь отпихнул стоящего на площадке человека, даже не разглядев его, толкнул плечом ветхую дверь квартиры. Она распахнулась.

Пусто!

— Андрюша! Дарья Тимофеевна!

Пахнет! Плохо пахнет в квартире! Плохо!

Игорь кинулся в спальню. Большая тещина кровать, вздувшаяся серая вата, плесень одеял, черные мокрые пятна на потолке, висит ушами спаниеля штукатурка. И маленькая кроватка рядом. Почти целая, почти нормальная, почти, почти почти!

— Андрюша!

Игорь метнулся обратно. Туалет, ванная, коридор, большая комната…

Выставил пинком дверь.

— Дарья Тимофеевна!

Диван, все перевернуто, выбитые окна…

Еще одна комната. Маленькая, метров двенадцать, когда-то они жили тут с женой… Стереосистема, видик, телевизор с мутным экраном…

Прочь!

Кухня…

На пороге кухни ноги Игоря ослабли. Он оперся на косяк, но не удержался и сполз вниз, в желудке образовалась опасная пустота.

Черный потолок, гадкий, тяжелый запах старой, застоявшейся гари и еще чего-то, особенно мерзкого. На полу — кости. Спекшаяся в ком из пластика и железа плита, прогоревшая до раковины столешница, обрушившиеся шкафчики, осколки посуды. И кости… кости…

— Господи…

На ногах у давно обгоревшей и истлевшей мумии дико смотрелись бесформенные оплавленные комки резиновых домашних шлепанец. Синие, с никелированными пряжками.

Теща. Дарья Тимофеевна. Кремень-женщина…

Сгорела.

Давно сгорела…

Морозова вырвало. Он отполз подальше от порога кухни. Прислонился к стене и, тяжело дыша, уставился в темный закопченный потолок.

Ребенка нет.

В глубине души Игорь ожидал подобное. Но не был готов столкнуться с таким кошмаром в реальности.

Лицо онемело. Морозов провел ладонями по небритым щекам. Сколько же времени прошло с тех пор, когда он проснулся на корабле? Неделя? Он спал, шел, ел. Что-то происходило. Снова спал. Дрался. Бежал. Часы, минуты, дни — все это утратило смысл.

Игорь повернул голову и увидел часы.

Теща сама вешала их на стену, туда, где циферблат был виден почти из любой точки квартиры. Шесть пятнадцать. Когда они остановились? Когда села батарейка? Когда Дарья Тимофеевна догорала на кухне? Когда Андрюшка…

Игорь запустил пальцы в волосы, сжал ладони.

— Где искать?

Входная дверь заскрипела, приоткрылась. В образовавшуюся щель протиснулась косматая физиономия.

— Эй, мужик… Эй… Ты где?

— Тут, — отозвался Морозов.

Косматая голова повернулась в его сторону.

— О! Мужик, ты чего тут? Кипеш какой?

Голос показался знакомым.

— Дядь Толь? — спросил Игорь.

— Ага, ага… — Дядька протиснулся внутрь. Косматый, нечесаный, с сединой в черной бороде. На ногах шлепки, на плечах серый пиджак с порванными карманами. — А ты кто такой?

— Игорь я, дядь Толь…

Дядя Толя был синяком. И казалось, будто вся та спиртовая дрянь, которую он в себя вливал, влияла на него только положительно. Дядя Толя будто бы законсервировался в одном возрасте и состоянии. Когда Игорь был маленьким, дядя Толя был такой же, грязноватый, замызганный, вечно пьяненький. Работал он то ли слесарем, то ли сторожем. Потом Игорь подрос, а дядя Толя все оставался прежним. Не старея, не меняясь, не умирая, хотя по всему выходило, что у него давно должна была отвалиться печень, желудок, сердце, почки и легкие, потому что дядя Толя еще и курил. С приходом независимости для дяди Толи изменилось только одно: он окончательно скатился на дно социальной лестницы. Потерял работу, квартиру. Переселился в подвал, где его поддерживал местный управдом, доверяя работу дворника. Все остальное было по-прежнему: одеколон, дешевая водка, дружбаны-синяки. Вечно приветливый, улыбающийся из недр косматой бородищи, дядя Толя был одним из столпов мироздания.