Книга Зеркало времени - Николай Петрович Пащенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
12. Да свершится предопределённое, или Добрый конец — всему делу венец!
После возвращения Бориса на Родину, его увольнения из Вооружённых Сил, первых попыток стать полезным семье и стране много воды утекло. Что-то получилось у него, что-то не очень, а кое-что провалилось, как говорят, с треском. О том речь впереди, в своём месте, чтобы не нарушать порядка повествования.
Сергею пошёл тринадцатый год, и к дню его рождения приехала почти забытая многими его мать Полина. Борис из-за перенесённого вмешательства в психику не помнил в подробностях, какой она была в пору замужества, но то, как она выглядит сейчас, не может не вызвать сочувствия у чёрствого сухаря или засохшего пня, если с ними сравнивать равнодушного человека. И всё же она бодрится и старается восстанавливаться с упорством ирокеза или гурона, охотящегося за скальпом бледнолицего, устроившего погубление племени краснокожих.
Брат Иван рассказал как-то Борису, что с год на лечении в Москве Полина отказывалась разговаривать, и надо радоваться, когда ей хочется о чём-то рассказать, к кому бы она ни обратилась. Пришёл час, когда Полина решила пооткровенничать с бывшим мужем. Ей не хотелось воспоминаний, связанных с обоими домами и садом Августовых. Она предложила выйти из жилого дома туда, что условно считалось улицей, и прохаживалась, разговаривая с Борисом, от сетчатой ограды до начавших рано желтеть лип перед домами, а потом обратно:
— Знаешь, Борис, как меня встретил Сергей? Я думала, Серёжка меня совсем забыл. А он спросил:
— Мама, есть у тебя любимые стихи?
Я ответила:
— Да, сынок, конечно. И ты, наверное, знаешь, какие стихи.
— Неужели эти, мама? Гаврилы Романовича Державина:
На тёмно-голубом эфире
Златая плавала луна:
В серебряной своей порфире,
Блистаючи с небес, она
Сквозь окна дом мой освещала
И палевым своим лучом
Златые окна рисовала
На лаковом полу моём.
Тебя так давно у нас не было… А я вспоминал, как ты в детстве читала мне эти стихи на ночь, говорила, что ты бездомовная, но не знаешь, почему. Каждый вечер повторял их про себя и только потом засыпал. И навсегда их запомнил.
— Обо мне он вспоминал тоже, но другое, — сказал Борис. — Он просит меня рассчитать для него небольшой самолёт. Чертить на компьютере собирается сам, графика у меня хромает. Строить будем вместе с его друзьями. Ребята хотят летать.
— Не прерывай. Это всё детская чепуха. Хочу тебе рассказать, что помогло мне не сойти с ума от голода в жутком плену в Центральной Африке. Каждое утро я процарапывала ногтем на земляной стене ямы, в которую меня заточили, чёрточку — для отсчёта времени, для календаря. И потом весь день посвящала обдумыванию одного конкретного вопроса из моей вдруг незадавшейся жизни, рассуждала, комментировала часто вслух, вполголоса, чтобы не злить охранника. Таких вопросов я набрала семь, на всю неделю. Через неделю начинала новый круг из тех же вопросов и сравнивала вновь получаемые ответы с прежними результатами. Потом стала терять сознание от духоты и голода. Воду, правда, бросали, две литровых бутылки на день. И сушёную травяную лепёшку.
— Я не знал, что ты попала в плен, узнал только, что тебя освободил президент страны и передал российскому консулу. Какие это были вопросы?
— Допустим, в понедельник я вспоминала, что помогало мне в жизни. В разных её аспектах: в родительской семье, в нашей с тобой семье, которую мы не сохранили. В пору студенчества, в экспедициях, в общении с коллегами, руководством, в том числе научным. Во вторник я думала над тем, что мешало, кто и как мне мешал. В среду надо было ответить, чему меня жизнь научила. Потом надо было вспомнить, кого и чему научила я, оказала ли помощь, когда это требовалось. Была ли она достаточной? Была ли она чрезмерной, то есть я делала за кого-то то, что он должен был выполнить сам. В пятницу я искала ответы на вопрос, кто именно и чего хотел от меня. Следующий день был самым сложным и интересным, потому что надо было ответить, чего от самой себя хотела бы я? Чаще всего в этот день я сбивалась и начинала думать о себе заново. Самым простым был выходной, воскресенье — чего я хотела бы от других? Немногого! О свободе я себе думать запретила: слишком простое, но невероятно болезненное желание, очень не просто осуществимое, можно свихнуться от одного сознания невозможности вырваться. Я поняла многое. Поняла ещё и то, что могу советовать всем и каждому задать себе при первой возможности эти вопросы. Но ни с кем мне не хочется делиться ничем из того, до чего я в яме додумалась, настолько всё это глубоко личное. Наверное, я здорово очистилась в духовном плане за этот месяц. Всё стало выглядеть невероятно простым и понятным.
Главарь похитившей меня банды неожиданно стал президентом всей республики, новое название которой невозможно выговорить, не сломав язык. Он объявил меня своей почётной гостьей и сразу окружил посильным в тех примитивных условиях комфортом. Но я была уже настолько плоха от истощения, что не смогла ходить. Я весила меньше сорока килограммов. На носилках пришлось самолётом срочно эвакуировать меня в Россию. К местным колдунам и дипломированным, но с пустыми руками, эскулапам бандит никакого доверия не испытывал и не мог допустить, чтобы я умерла у него «в гостях». Здесь меня восстанавливали почти год, ещё с полгода я провела в Ванином доме, спасибо ему, в Абхазии, в Гагре, у моря и на фруктах, чтобы окрепнуть. Африканского бандита, кстати, через месяц застрелили. Было в теленовостях, президентов у них в каждый год по дюжине и больше.
Я не знала, что ты не служишь и находишься здесь. Ваня меня не беспокоил, оберегал. Хотела только навестить Серёжку перед тем, как уехать в новую экспедицию, где я встану на ноги, и во весь рост. Всем остро нужна нефть. У нас здесь начинается тихая, прекрасная, хрустальная осень