Книга Москитолэнд - Дэвид Арнольд

В ночь после того разговора я с трудом уснула, а когда все же смогла, то видела тревожные сны. (В этой записи не будет Причин, Из, так что, если хочешь, можешь пропустить и перейти к следующей. Если честно, я даже не уверена, кому предназначены эти слова – тебе или мне.)

Во сне я сидела на краю родительской кровати. Одна в их комнате. Мой живот горел. И горло тоже, будто по нему текла раскаленная лава. Я чувствовала, как язык и губы формируют слова, очень важные слова, я знала, но не издавала ни звука. Что-то выпало из моих рук и с глухим стуком упало на ковер. Я посмотрела вниз на свои босые ноги и поразилась – когда это они так состарились?

Я поднялась с кровати, и эти старые ступни погрузились в ковер. Я наблюдала за ними пристально, потому что они были не моими, а как доверять чьим-то чужим ногам?

Словно ржавый грузовой корабль по Атлантике, я дрейфовала по комнате. Пролетали часы, дни, годы. К тому моменту, когда мое бедро уткнулось в мамин туалетный столик, я уже смирилась со своей старостью. По миллиметру поднимая голову, я увидела красное дерево изогнутых ножек столика, ящички с блестящими латунными ручками, а на самом верху – полочка с косметикой. Обычно там хранились мамины любимые духи, румяна, подводка для глаз и тональный крем. Но в тот раз остался лишь один предмет – ее помада. Та самая, которую мама использовала, когда первый и последний раз меня накрасила.

Во сне я чувствовала, как маняще мерцает на туалетном столике зеркало. «Я должна в него посмотреть, – подумала я. – Я прожила жизнь, пересекла океан, чтобы посмотреть…»

И подняла глаза.

Я смеялась, плакала, смеялась.

«Я не я» – сказала я океану, старым ногам, лицу в зеркале. И это было правдой. В том сне на меня смотрело не мое отражение.

Не мое, мамино.

Я вскинула подбородок, бровь, руку. И наблюдала, как поднимаются мамин подбородок, бровь, рука в зеркале. Я открыла рот. Ее рот открылся. Я подмигнула. Она подмигнула. Я заговорила, и она тоже.

«Мэри не может понять, что я пытаюсь сказать» – произнесли мы.

«Ничего, – ответили мы. – Она поймет»

Мы взяли помаду. Спокойно сняли колпачок и нарисовали на нашем лице… Колесо обозрения. Фейерверк. Бриллиантовое кольцо, бутылку, пластинку. Едва мы заканчивали что-то, как оно исчезало. И мы рисовали быстрее, тысячи штук, каждая неряшливее предыдущей.

К последнему изображению мы подошли методичнее.

Наши руки в зеркале приблизились к нашему лицу, чтобы нарисовать небо. Сначала левая щека – один решительный штрих. Двусторонняя стрела, упирающаяся в нос. Затем линия на лбу. Третий мазок зеркально отразил первый – стрела на правой щеке. Мы прочертили толстую линию ото лба до подбородка и, наконец, по точке в каждой из стрел.

Штрихи исчезли, и мы снова их нарисовали. И снова, и снова, словно какой-то печальный робот, обреченный существовать в непрерывном движении.

Наконец линии закрепились.

Мы бросили помаду на пол, и она шлепнулась меж наших старых ног. Наше лицо тоже было старым, вся кровь отхлынула.

«Боевая раскраска – наш единственный цвет» – сказали мы.

Утром я проснулась в поту.

В мою спальню донеся приглушенный папин голос. Я встала и, даже не потрудившись надеть штаны, прокралась к комнате родителей. Дверь была приоткрыта достаточно, чтобы заглянуть внутрь. Папа разговаривал по телефону, сидя на краю кровати. Голос его звучал устало, а под глазами темнели круги. Я заметила, что одежду он со вчерашнего вечера не сменил. Он попрощался, нажал отбой и какое-то время просто сидел. Я распахнула дверь, и папа повернул голову:

– Привет, зайка. Не знал, что ты проснулась.

– Папа, – вот и все, что я сказала.

Этого хватило.

Он начал говорить, используя совершенно бессмысленные слова.

– Ей пришлось уйти.

Я стояла на пороге, полуголая, затаив дыхание и переосмысливая все, что считала истиной.

– Ей понадобится время, чтобы во всем разобраться.

Удлиненные, искаженные слова.

Они не вписывались ни в одну из известных мне коробок, потому пришлось создать новую, и на ней красной ручкой было написано: «ПОВЗРОСЛЕЙ»

– Она хотела попрощаться, но так лучше.

Пока папа говорил, я забралась в эту новую коробку, закрыла крышку над головой, обхватила руками колени и, завопив что есть мочи, отдалась во власть худших штук из худших мест.

– Мим? Ты в порядке?

Коробка развеялась.

– В порядке ли я?

Я пялилась на отца, не веря… ему ни на грош. И вдруг на другом конце комнаты увидела мамин туалетный столик – высокое зеркало, красное дерево, изогнутые ножки. И полочка с косметикой. Сердце екнуло, и я понеслась вперед, стараясь не смотреть на собственные ноги. Сон все еще казался слишком реальным.

– Мим, оденься и давай все обсудим.

Мамина полка – обычно полная ее духов, румян, подводки, тонального крема – была пуста. Все исчезло, кроме единственного предмета: помады. Она стояла там как ненужный мусор.

– Мим, – позвал папа.

Я схватила помаду и устремилась к двери.

– Мим.

Но я уже ушла.

Вернулась в свою комнату, встала перед редко используемым зеркалом и, вспомнив боевую раскраску из сна, приступила.

И сразу стало так хорошо.

Не знаю почему.

Мы прожили в этом доме еще два месяца, в течение которых случилось многое, в том числе (но не исключительно) следующее:

(1) Я нашла «десять простых шагов – к разводу за десять дней» в поисковых запросах «Гугла» на домашнем компьютере. (2) Родители развелись двенадцать дней спустя, заставив меня гадать, на каких «простых шагах» папа лопухнулся. (3) Кэти, которая как-то обслуживала нас «У Дэни» начала ошиваться поблизости. (4) Раз в неделю я получала по пустопорожнему письму от мамы, уверяющей меня, что все в порядке, что мы скоро увидимся и т. д. и т. п., и из-за этого начала (5) умолять отца позволить мне жить с мамой в Кливленде, на что он (6) ответил категоричным отказом. Тогда я (7) спросила, какого хрена происходит, а он (8) женился на Кэти и перевез нас к черту на кулички, подальше от мамы, после чего (9) письма и звонки прекратились, и я осталась на сто десять процентов одинокой в этом мире, как остров. Грустный маленький человечек, живущий в этом захваченном москитами и влажными бурями, вывернутом наизнанку штате.

Словом, Изабель, весь мой долбаный мир развалился. И куда бы я ни смотрела, ответов не находилось. Какое-то время я злилась на маму. Честно говоря, я бы пережила все это, даже «последние новости» если бы могла рассчитывать хотя бы на одно письмо – пустопорожнее или нет – в неделю. Всего одно.

Но я начинаю подозревать, что истина слишком ужасна для слов. И вдруг одна из причин последних поступков отца (а их много) – это, господи, ее болезнь?