Книга Воскрешение на Патриарших - Владимир Казаков

Через пару минут он остановился. Зачем, зачем жизнь, Господь, а кто еще может сделать такое, послал ему его же рукопись, о которой он и знать не знал. Не знал, потому что дни, проведенные в клинике у профессора Вулыха, слились в один бесконечный вечер с уколами и лампами дневного света. Он помнил, что мог что-то писать, но абсолютно не помнил об этом. Старенький Вулых подтверждал, что такое вполне может быть в его состоянии. Но он давно выкинул из памяти те страшные месяцы в клинике. И вдруг это все вновь, сделав петлю и во времени, и в пространстве, вернулось к нему! И зачем? Наконец найти себя, или, наоборот, знак того, что искать ничего не надо, все уже найдено до тебя, надо просто не мешать исполнению Замысла?

Пройдя мимо артистического дома в Глинищевском переулке, он свернул чуть налево и вышел на улицу Москвина. Сейчас это Петровский переулок. Игорь аккуратно старался не расплескать состояние покоя внутри, просто шел и шел вперед. Свернув перед Высоко-Петровским монастырем направо, он вышел на Петровку. И вскоре, повернув еще раз, очутился в переулке.

Неожиданно он остановился. Что-то вывело его из равновесия. Игорь осмотрелся. Перед ним торчал высокий, старинный забор, с множеством кованых завитушек в виде бутонов цветов, морских волн и просто красивых загогулин. За забором стоял крепко сбитый особняк. Мощный, суровый, но с примесью модерновой ажурности. По бокам от центрального входа с тяжелыми дубовыми дверями, справа и слева, зеленели два усыпанных разными цветами палисадника.

Мгновенно Игорь узнал этот дом. Это был он, именно он, тот особняк из детства и совсем недавнего сна. Это здесь когда-то был выпущен на волю несчастный еж. Это же с этого непонятного сна началась безумная, бесконечная, сумасшедшая неделя. С рукописью, друзьями юности или их тенями, Митей, Женей и Полиной.

Пышные копны зеленой травы с седоватыми метелками на кончиках стеблей были щедро разбросаны по пространству клумбы. Между ними теснились огромные мясистые лопухи, мелкие розовые и голубенькие соцветия чего-то уж совсем полевого, и еще, и еще, целый пестрый ковер всякой весенней дребедени. Несколько обособленно в стороне выделялось огороженное кирпичиками пространство с иссиня-черной землей, где проживали несколько ало-желтых тюльпанов. Справа стояла уже пожилая вишня с потрескавшимся стволом у земли и обсыпанная сахарной пудрой цветков сверху.

На темную охру стен, сплетясь и путаясь, лезли старые седовато-пегие стебли дикого винограда, а между ними радостно зеленела новая поросль, упорно стремящаяся ввысь и сигнализирующая о серьезности своих намерений широкими свежими листами.

Он стоял и, боясь пошевелиться, смотрел на зеленый в цветах ковер. Ему казалось, что вот-вот из-за какого-нибудь лопуха, ну вот хотя бы вон того, рядом с тюльпанами, сейчас вдруг покажется хитрая пуговка носа ежика, и он опять очутится там, в детстве, в коротких штанишках и панамке. На которую мама ему прикрепляла красную военную звезду, чтобы его не принимали за девочку.

Неожиданно майское небо резко потемнело. В огромном, с гнутыми ставнями, окне напротив он увидел серые, нет, уже цвета чернозема, тучи. Подул ветер, и резко похолодало. Он видел, как белые, пуховые цветы вишни прямо на глазах стали облетать и превращаться в зеленые, желтые, алые ягоды. Молодой виноградник побледнел и покрылся игрушечными гроздьями ягод. Метелки травы высохли и превратились в грязную вату. Все пожелтело, и оголилась земля. Вдруг на опустелый палисадник стали падать огромные хлопья снега. Они были настолько большие, что подставленная ладонь Игоря полностью закрывалась всего одной снежинкой, превращающейся в горсть воды через мгновение.

Игорь лихорадочно думал, стоит ли удивляться метаморфозам, творившимся вокруг него в этом странном месте. Это непередаваемо-удивительное чувство реальности осознания чуда. Между тем все пространство около особняка покрылось толстой ватой снега. Что творилось вокруг, изменилась ли вся остальная Москва, или это чудо действовало только в строго ограниченном пространстве, Игоря не интересовало совершенно.

Вдруг в голубоватый снежный сугроб перед ним ударил луч солнца, он начал таять, обнажая в узорах льда и капели зимующие под ним копны рыже-буро-зеленой травы. Эта трава расправлялась, начинала яростно давать новые побеги, земля покрывалась свежим покрывалом и через пару секунд закончила вселенский цикл обновления. И предстала перед Игорем опять в своей прежней, зеленой красе.

Неожиданно он увидел себя на берегу реки, лежащим на коленях девушки. Он часто, много, много лет видел эту картинку, но всегда не мог разглядеть лицо той девушки. Оно всегда ускользало, менялось в чертах, казалось дрожащими линиями то одной девушкой, то другой. А вот сейчас неожиданно он увидел ее лицо совершенно четко. Впервые в жизни так отчетливо и ясно. Он ее сразу узнал. Да и как он мог не узнать ее. Игорь улыбнулся ей. И она улыбнулась ему в ответ. И солнечные зайчики пробежали по ее веснушчатым скулам.

Игорь, потрясенный, опустился на колени. Он смотрел на шевелящиеся от легкого майского ветерка стебли разнотравья и ждал.

– Ежик, ежик… Боже, помоги мне…

Москва – Репихово – Минск – Москва

Синие ботинки и белая соломенная шляпа

– Форма! Именно форма! Как я это сразу-то не понял! – Олег Николаевич Майоров так разволновался, что остановился и хотел резко ударить ребром ладони по водосточной трубе. – Форма сама дает содержание!

В ту же секунду он увидел на трубе отвратительную вмятину. Бить по битому сразу расхотелось. Олег Николаевич выдохнул и посмотрел по сторонам, не видел ли кто его мальчишеский замах, но переулок был пуст. На перекрестке впереди, как и во всем Леонтьевском переулке, действительно не было ни машин, ни людей.

«Так пустынны бывают переулки только во второй половине жизни, – подумал Олег Николаевич. – Какой бред я несу».

Держа ладонь как перчатку, он потер ее большим пальцем левой руки и зашагал к перекрестку. В такие моменты город становился похожим на топографическую карту, на обезличенный план местности. Это странное чувство пустоты и схематичности мира длилось уже минут пять, становилось страшновато и не по сезону холодно.

Но затем в вытянутом вверх прямоугольнике окна справа вздрогнула занавеска и выглянула серая лапка котенка. В палисаднике ветер чуть кувыркнул листья ясеня. Из-за угла, вертясь и подпрыгивая, выскочила белобрысая девочка. За ней показалась ее мама, которая бережно, как пони под уздцы, вела маленький велосипед. Жизнь показала, что она есть.

День складывался удачно. Олег Николаевич писал рассказ. Ему показалось, что нужно сделать его по-особому – найти нужную форму, и тогда текст сам потащит за собой автора. А рассказ был важен. Он был не простой. Об отце. Историке и писателе Николае Ивановиче Майорове. В журнале «Октябрь» отмечали какой-то юбилей, вспомнили об отце и позвонили ему. Благо в журнале числился его институтский приятель, Андрей Александрович.

– Давай, сооруди что-нибудь. Типа нон-фикшн, с художественным уклоном. Шестидесятники, интеллигенция, борьба с совестью… Сейчас это пойдет, – говорил по телефону Андрей Александрович.