Книга Джордж Оруэлл. Неприступная душа - Вячеслав Недошивин

По счастью, прежде чем он связался с ними, он познакомился с редакцией журналаAdelphi, который читал когда-то в Бирме и куда из Парижа еще наугад послал очерк «Спайк» (название его переводят у нас как «Штырь»[22]). Потом, ввиду молчания редакции, напомнил о себе. «Я послал Вам статью, описывающую ночь в приюте для бродяг. Так как прошел месяц, я был бы рад узнать о ее судьбе…»

Журнал Adelphi был левым по взглядам и по первости нравился Оруэллу. Основано издание было в 1923-м литературным критиком Джоном Марри, причем название журнала было заимствовано у снесенного жилого квартала Лондона XVIII века, что символизировало интерес к чему-то очень ценному, но утраченному. Но, даже не получив ответа и на письмо-напоминание, Оруэлл вряд ли решился бы отправиться в редакцию лично, если бы не одно знакомство – и как раз в Саутволде.

Вроде бы, пишут, ранней весной 1930 года он «малякал» очередной пейзаж на пляже, когда художником заинтересовалось некое почтенное семейство, возникшее рядом, – семейство Фирцев. Особенно любопытствовала Мейбл Фирц. Ее муж Фрэнсис был довольно крупным предпринимателем в сталелитейной промышленности, а вот жена его не только увлекалась литературой, обладала вкусом, но и любила заводить знакомства в творческих кругах. Именно она, «самоуверенная», как пишут, и «решительная» женщина средних лет, и посоветовала Эрику перебираться в Лондон, заодно пригласила бывать в столице у нее и почти сразу перезнакомила его со своими окололитературными друзьями. Среди них оказался и Макс Плауман – как раз один из редакторов Adelphi.

Оруэлл сойдется с Максом. Тот, во-первых, припомнит, как еще в 1929-м получил в «самотеке» очерк «Спайк» неизвестного автора (очерк журнал опубликует, но через год, в 1931-м), а во-вторых, почти сразу станет одним из первых литературных адресатов Оруэлла. Но главное, Плауман познакомит Эрика с редакцией, с помощником редактора, в недавнем прошлом – механиком машиностроительного завода, а теперь – молодым писателем Джеком Коммоном, и с соредактором своим, баронетом Ричардом Рисом.

«Человек благородных кровей, ранее занимавший дипломатические посты и уволенный из внешнеполитического ведомства за явное тяготение к левым, Рис, – пишут биографы, – действительно придерживался социалистических взглядов и даже на некоторое время сблизился с Независимой рабочей партией, которая порвала с лейбористами и тяготела к коммунизму, правда, не к советскому, а к “троцкистскому”». Позже Рис разочаруется в Троцком, но Adelphi под его руководством будет и дальше, вплоть до Второй мировой войны, оставаться на «левом фланге британской литературной жизни», печатая высокохудожественную прозу, поэзию и публицистику.

Они, Оруэлл и Рис, встретятся в кафе недалеко от Блумсбери, 52, где, по моим сведениям, располагалась редакция Adelphi. Не уверен, что это была первая встреча их, но первый серьезный разговор – точно. Так вспомнит потом сам Рис.

«Когда пишешь биографию, – покается он в книге об Оруэлле, – очень неприятно обладать памятью, которая запечатлевает только общие ситуации, настроения и мысли, но не конкретные факты. Мне довелось быть знакомым с Оруэллом двадцать лет, и тем не менее я сохранил в памяти очень немного фактов о нем… Я припоминаю, как беседовал с ним в кафе… Он произвел на меня приятное впечатление, но я и не догадывался, что ему приходится вести борьбу за существование». Оруэлл, в свою очередь, запомнит его как человека, чья «состоятельность была ему попросту недоступна». Риса ныне считают прототипом мистера Равелстона, наставника и покровителя героя романа Оруэлла «Да здравствует фикус!». Там даже журнал, в котором Равелстон печатал стихи юного поэта, назывался, как и Adelphi, на «А» – «Антихрист». Более того, исследователи пишут ныне, что Рис не только узнал себя в Равелстоне, но и слегка обиделся на выведенный Оруэллом образ «социалиста-богача».

«Высокий, худощавый и широкоплечий, – пишет Оруэлл о Равелстоне в романе, – с грацией аристократических манер», органично элегантный. «Старое твидовое пальто (которое, однако, шил великолепный портной и которое от времени приобретает еще более благородный вид), просторные фланелевые брюки, серый пуловер, порыжевшие кофейного цвета ботинки. В этом – наглядно презирающем буржуазные верхи – костюме Равелстон считал возможным бывать и на светских раутах, и в дорогих ресторанах…» И при всем при том он «свято верил, что социализм скоро восторжествует».

Именно тогда, в кафе, он дал совет недоверчивому Эрику:

– Вам… стоило бы прочесть Маркса, даже необходимо. Вы бы увидели тогда наше грустное время как стадию…

– Ну не волнует меня ваш социализм, – отвечал Равелстону в романе герой, – от одного слова зевота раздирает.

– Серьезный аргумент, а других возражений не имеется?

– Аргумент у меня один: никто не рвется в это светлое будущее.

– О! Как же можно так говорить?

– Можно и нужно. Ведь никто не представляет, что это за штука.

– А вы, на ваш взгляд?..

– Знать бы! – зло отхлебнул пива его собеседник. – Нам ведь всегда известно лишь то, чего мы не хотим и отчего нам нынче плохо. Застряли буридановым ослом… Не желаю просто так уступать… хотелось бы сначала прикончить хоть парочку врагов…

– Кто же враги?

– Любой с доходом больше пятисот фунтов в год…»

Равелстон-Рис при этих словах стыдливо вспомнил, что его «чистый доход» составлял где-то около двух тысяч. «Как возражать?..» – подумал он при этом.

Подобные стычки с упрямцем Оруэллом (а его социальная задиристость выписана в романе, на мой взгляд, довольно точно) не помешают реальному Рису, который был на три года старше, стать другом Оруэллу, приглашать домой, читать его «поэтические опыты» и печатать первые заметки, обзоры и рецензии. Самой первой, кстати, публикацией в Adelphi стала рецензия Оруэлла на книгу Льюиса Мамфорда «Герман Мелвилл»[23]. «Перед нами, – писал о Мелвилле Оруэлл, – гениальный, непрерывно работающий человек, живший среди людей, для которых он был ни кем иным, как утомительным, непонятным неудачником». Потом была рецензия Оруэлла (тогда еще Блэра) на роман Пристли «Улица Ангела». А в апреле 1931 года, как пишет уже Рис, «мы опубликовали его “Спайк”, который позже вошел составной частью в книгу “Фунты лиха”». Повествуя о жуткой ночи в приюте, Оруэлл дерзко проводил мысль, что любой власти над людьми (власти государства, капитала, авторитета или даже моды) присуще «зло само по себе», а следовательно, делают вывод биографы, зная будущие книги Оруэлла, можно однозначно сказать: очерк его явился как бы основой будущей «характеристики Оруэллом любых тоталитарных систем». Другими словами, стал первым штырем – «гвоздем», вбитым писателем в гроб фашизма.