Книга Слезы Брунхильды - Жан-Луи Фетжен

— Что происходит?

— Король здесь.

— Почему же он не войдет?

— Скорее всего, хочет, чтобы мы сами открыли…. Подожди-ка, я вижу Претекстата! Он идет сюда!

Дверь, наконец, открылась с громким протяжным скрипом, эхом повторившимся под сводами церкви, и вошел епископ, за которым по пятам следовал Хильперик, одетый, по своему обыкновению, не как воин, а как знатный сеньор.

— Дети мои, придите ко мне! — воскликнул Претекстат. — Король решил вас простить!

— Если такова воля Бога, то я не буду пытаться вас разъединить, — подтвердил Хильперик, разводя в стороны руки.

Фраза прозвучала двусмысленно, поскольку непонятно было, в чем именно состоит воля Бога, но Брунхильда и Мерове не обратили на это внимания. В едином порыве они бросились к ногам короля. Когда Хильперик поочередно поднял их и поцеловал в знак примирения, народ, собравшийся возле базилики, принялся хлопать в ладоши и радостно кричать. С самого утра сюда согнали несколько десятков нищих, солдат и горожан, и по мере того как толпа росла, она привлекала все больше любопытных, которые продолжали вливаться в нее со всех сторон. Этого и хотел Хильперик. Пусть все увидят его улыбающимся и милосердным, пусть рассказывают, как король велел слугам бросать в толпу монеты, а потом — выкатить пару бочек пива, чтобы все запомнили этот день. Пусть никто потом не скажет, что он был не рад увидеть свою новую невестку.

На самом деле супруги представляли собой самую неподходящую пару, которую Хильперику когда-либо доводилось видеть. Мерове, еще более нелепый и смущенный, чем обычно, не смог больше выдерживать отцовский взгляд и повернулся к толпе. Брунхильда, напротив, блистала красотой в лучах весеннего солнца, как будто дни заточения никак не повредили ей. Однако Мерове и Брунхильда были мужем и женой, и их союз, без всякого сомнения, был, кроме всего прочего, и физическим. После первой ночи, проведенной ими в базилике Святого Мартина, служивший там священник в письме к Претекстату выразился совершенно ясно: «In conjugium copulavit…»[42]

Когда супруги отошли, Хильперик огляделся по сторонам и заметил Гайлана, стоявшего поодаль, бледного как призрак в полусумраке часовни. Ну конечно, и этот здесь…. Надо будет им заняться рано или поздно.

— Ну что ж, вы, наверно, проголодались после такого долгого поста, — громко сказал он, обращаясь к Мерове и Брунхильде. — Скоро вы сможете насытиться, нас ожидает пир! Но, может быть, перед этим вы захотите переодеться? Бепполен вас проводит.

Хильперик произнес последние слова небрежным тоном, но Брунхильда не могла не заметить, что на поясе Бепполена висел скрамасакс, и к тому же его сопровождали двое вооруженных людей. Она поблагодарила Хильперика кивком и тут же двинулась вперед. Мерове последовал за ней на некотором расстоянии. Отныне их свобода зависела лишь от доброй воли короля.

— Давайте живей! — весело воскликнул он. — Я голоден! Встретимся в парадном зале за столом!

Хильперик проводил Брунхильду и Мерове взглядом, потом обернулся к Претекстату, и довольная улыбка тут же исчезла с лица епископа под сумрачным взглядом короля.

— Вас я не зову, монсеньор. Негоже вам набивать утробу перед тем, как вести мессу. Базилика полностью в вашем распоряжении.

# # #

Я почти не помню тех дней в Руане, и даже лицо несчастного Мерове полностью стерлось из моей памяти. Очевидно, причиной тому был стыд. Помню лишь, что тот период я прожила словно во сне — ни о чем, не думая, позволяя событиям нести меня по течению и довольствуясь тем, чтобы просто жить, день за днем. Я не вспоминала ни о Зигебере, ни о детях. Я впала в уютное забытье, которое не имеет ничего общего со счастьем, но сродни тому умиротворению, которое настает, когда, погрузившись на самое дно отчаяния, полностью отдаешь себя на волю обстоятельств. Когда собственная смерть представляется близкой и неизбежной, то каждое мгновение, каждый глоток свежего воздуха, каждый солнечный луч — уже радость. Мерове тоже доставлял радость, и его любовь, и его ласки.

Во время нашего заточения в базилике Святого Мартина мне ни на мгновение не приходила мысль о том, чтобы молиться — так я ненавидела Бога и Церковь. Но я снова начала размышлять, надеяться, верить в то, что для меня еще возможно будущее.

Потом события стали разворачиваться с такой быстротой, какой никто не мог предугадать.

11. Руанская пленница

День подходил к концу, и в лучах еще теплого солнца то и дело вспыхивали зеркальные блики на поверхности спокойной воды Сены возле самых Хильперика и Брунхильды. Они одни сидели на берегу, словно пара влюбленных. Но эта видимость была обманчивой. Близость их тел, их оживленная беседа, уединение, которым они наслаждались — или, по крайней мере, которого искал Хильперик и которое охотно разделяла Брунхильда, — были результатом не влюбленности, а пристрастия к долгим спорам на темы, в которых никто из окружающих ничего не смыслил. Это вошло у них в привычку с тех пор, как королева была освобождена из заточения. В первые дни Мерове пытался принимать участие в словесных схватках отца и жены — скорее для того, чтобы прочно утвердиться в новой роли супруга, а не из настоящего интереса, — но скоро отказался от этого намерения: настолько скучными и сложными были для него их речи.

Хильперик вбил себе в голову мысль о том, чтобы преобразовать религию или, по крайней мере, прояснить загадку Святой Троицы — Отца, Сына и Святого Духа, которые в то же время были единым Божеством.

Это казалось ему лишенным всякого смысла, тогда как тезисы Ария, признанные еретическими по эту сторону Пиренеев, но широко распространенные в Испании, представлялись ему вполне разумными. Брунхильда и сама была воспитана в арианской вере, и вот уже две недели они продолжали углубляться в эти предметы — сначала просто из любви к риторике, потом все более и более серьезно, пытаясь найти простое и определенное решение этого вопроса, который вызывал разногласие в Западной Церкви уже не один век.

— Мне кажется, само определение «Сын Божий» было неверно истолковано, — говорил Хильперик. — По мне так речь идет не о конкретном человеке по имени Христос, а о воплощении самого Бога Отца в человеческом существе. Но ведь и мы, остальные человеческие существа, как сказано о том в Писании, созданы по образу и подобию Божьему — то есть Бога Отца. И, принимая человеческую форму, Бог как бы сам становится «сыном Божьим»[43].

— Итак, Иисус Христос не Сын, а лишь сам Бог Отец, облекшийся в человеческую плоть…

— Вот именно! И потом, как можно быть своим собственным сыном? Это же лишено всякого смысла!

— Я уже слышала эту теорию, — осторожно сказала Брунхильда. — Она достаточно близка к идеям савелиан…. Но разве монахи не считают Савелия еретиком?