Книга Судьба венценосных братьев. Дневники Великого Князя Константина Константиновича - Михаил Вострышев

«Был я у Я. П. Полонского. Он живет на Знаменской ул., № 26, на углу Бассейной и занимает квартиру на самом верху. Всю зиму он болеет, и не мог быть у нас. Вот я его и навестил» (4 февраля 1894 г.).

«Днем принимал Я. П. Полонского. Он болеет и стареет. Странно: переписку с ним я предпочитаю беседе» (8 декабря 1894 г.).

«Полонский прислал мне письмо на четырех листах. Под старость он становится не в меру болтлив, почерку него неразборчивый; я полчаса читал это письмо» (11 ноября 1896 г.).

«Пришло известие о кончине Я. П. Полонского. Еще одним советчиком у меня меньше!» (18 октября 1898 г.).

Алексей Апухтин

С Апухтиным великий князь познакомился в 1880 году и отметил, что тот «известен непомерной толщиной и прекрасными поэтическими произведениями» (19 марта 1880 г.).

Вскоре после посылки Апухтину своей первой книги Константин Константинович получил от него «прелестное письмо в стихах» (17 августа 1886 г.):

Ваше Высочество! Ваш благосклонный Дар получил я вчера. Он одиночество ночи бессонной Мне услаждал до утра.

Верьте: не блеск и величие сана Душу пленяют мою; Чужды мне льстивые речи обмана, Громких я од не пою.

В книге, как в зеркале, оком привычным Вижу я отблески лиц, Чем-то сердечным, простым, симпатичным Веет от этих страниц.

Кажется, будто на миг забывая Света бездушного шум, В них приютилася жизнь молодая, Полная чувства и дум.

Жизнь эта всюду: в Венеции милой, В грезах любви золотой, В теплой слезе над солдатской могилой, В сходках семьи полковой…

Пусть вдохновенная песнь раздается Чаще, как добрый пример; В памяти чутких сердец не сотрется Милая подпись: К.Р.

Трудно мне кончить: слова этикета Плохо вставляются в стих, Но как поэт Вы простите поэта, Если он кончит без них!

Но ни дружбы, ни переписки после столь доброжелательного послания не возникло. По утверждению А. В. Жиркевича («Исторический вестник», 1906, № 11), Апухтин не раз указывал поэту К.Р. «на крупные недостатки его произведений, когда они присылались ему с просьбою высказаться о них откровенно. Этой правдивостью критики объяснял себе Апухтин некоторое охлаждение, которое будто бы появилось к нему в последнее время со стороны высокопоставленного писателя».

Но подтверждения этой версии нет ни в дневниках, ни переписке великого князя. Есть лишь редкие записи о чтении произведений Алексея Николаевича.

«Начал «Из дневника Павлика Дольского» Апухтина[49]. Ему надо отдать справедливость: рядом с легкостью и пустотой содержания у Апухтина много вкуса; он никогда не вульгарен. А это у русского художника наших дней уже большое преимущество» (4 января 1895 г.).

Вряд ли справедливо утверждение, что Константин Константинович охладел к Апухтину, — по той причине, что через два месяца после его смерти великий князь послал письмо П. И. Чайковскому (20 сентября 1893 г.) с советом написать музыку на стихотворение покойного поэта «Реквием».

Петр Ильич Чайковский

Быть может, даже большее значение, чем общение с Гончаровым, Достоевским или Фетом, для великого князя имело знакомство с гениальным русским композитором.

В августейшем семействе мало кто глубоко изучал русскую литературу, историю, географию. Великие князья плохо разбирались в экономике, не имели профессиональных навыков в законотворчестве, лишь поверхностно были знакомы с внешней и внутренней политикой отечества, зато все они с детства умели говорить на немецком и французском языках, танцевать и музицировать.

Великий князь Константин Николаевич в 1873 году стал первым президентом Русского музыкального общества. Он прекрасно играл на фортепьяно и виолончели, считался знатоком классической музыки. Его супруга Александра Иосифовна тоже обожала музицировать. В их дом часто приглашали известных композиторов, исполнителей, певцов, которые помогали скоротать вечера в окружении мелодичных звуков.

«Все мы — Папа, Мама, Митя и я — хвастались музыкальной памятью: кто-нибудь напевал начало мотива, остальные отгадывали» (5 января 1885 г.).

Музыка и пение окружали Константина Константиновича повсюду — в Мраморном и Павловском дворцах, в великосветских салонах, в театре, в храме и даже в полку. Нотные листы в юных годах значили для великого князя намного больше, чем поэзия. Отсутствие звуков Моцарта, Бетховена, Шуберта во время его пребывания на русско-турецкой войне было одним из основных неудобств его фронтовой службы.

«Я наслаждаюсь музыкой после пяти месяцев жизни без фортепьяно» (16 декабря 1877 г.).

Даже когда поэзия в жизни великого князя заняла первое место, он не посмел поставить слово выше мелодии.

«Мне почему-то кажется, что самое возвышенное искусство — музыка, как самое отвлеченное и менее других поддающееся разбору и законам, по которым прекрасное отличается от дурного. Рубинштейн[50] соглашался с моим мнением, а я высказывал его с убеждением, хотя мне и обидно за любимую словесность» (1 мая 1887 г.).

С детства музыкальными наставниками Константина Константиновича были пианист Рудольф Васильевич Кюндингер (он же преподавал П. И. Чайковскому), музыкальный теоретик Герман Августович Ларош (один из первых искренних почитателей таланта П. И. Чайковского) и виолончелист Иван Иванович Зейферт.

В восемнадцатилетнем возрасте Константин Константинович, страстный поклонник Бетховена, Моцарта и Мендельсона, разучивает на фортепьяно и поет романсы Чайковского «Слеза дрожит», «Погоди», «Хотел бы в единое слово…». Спустя три года ему очень захотелось познакомиться с самим композитором, и он попросил Веру Васильевну Бутакову, родственницу Чайковского, устроить их встречу.

«Великий Князь желает провести у нее вечер со мною. Меня привело это в неописуемый ужас… Насилу уговорил отложить», — сообщает Петр Ильич брату Модесту 14 марта 1880 года.

Шесть дней спустя П. И. Чайковский рассказывает Н.Ф. фон Мекк о состоявшейся 19 марта встрече: «Вчера мне пришлось порядочно страдать. У Великого Князя Константина Николаевича есть сын Константин Константинович. Это молодой человек двадцати двух лет, страстно любящий музыку и очень распложенный к моей. Он желал со мной познакомиться и просил мою родственницу, жену адмирала Бутакова, устроить вечер, на котором мы могли бы встретиться. Зная мою нелюдимость и несветскость, он пожелал, чтобы вечер был интимный, без фраков и белых галстуков. Не было никакой возможности отказаться. Впрочем, юноша чрезвычайно симпатичен и очень хорошо одарен к музыке. Мы просидели от девяти часов до двух ночи в разговорах о музыке. Он очень мило сочиняет[51], но, к сожалению, не имеет времени заниматься усидчиво».