Книга Ночь в Кербе - Владимир Лорченков

— Mais si…

— Прошу вас, обойдемся на сей раз без этой вашей безупречной вежливости. Мое чертово произношение ужасно. Взглянем правде в глаза. Ведь так?

— Mais oui…

— Ну, вот… Неважно. Ева, вы маните меня. Но у меня есть проблема… порог, о который, я вечно спотыкаюсь, входя в ваш храм. Я не понимаю, в самом ли деле я вам интересен? Иногда мне кажется, что вы бросаете на меня взгляды. Иногда — что следите в свои чудесные старомодные черные очки. Но порой… Что, если это просто lost in translation? Я просто принимаю доброжелательный интерес к иностранцу за что-то большее?

— Mais…

— Прошу вас, молчите! Умоляю… Не нужно. Я хочу закончить, сказать все-все-все. Уже потом… А может быть, я тяну специально. Может, меня страшит отказ. Куда лучше мучительная неизвестность, чем категоричное и окончательное «нет». Черт! Ева, вы заставили меня понять всех этих трубадуров, Раймундов Тулузских. Если бы я мог, я бы ушел в Крестовый поход, лишь бы не объясняться с вами. Я лучше проживу жизнь, гадая, любите ли вы меня, чем спрошу вас об этом. Да, этот разговор… он мучителен для меня! Но ваше окончательное «нет» разрушит меня. Так что давайте я еще потяну. Бог ты мой. Я даже не уверен, что выбрал правильный глагол. Prolonger[163] это же больше насчет секса. Нет-нет, не подумайте только!.. Хотя, само собой, если вы… Ева, я люблю вас. Секунду!

Мне требовалось сглотнуть. Я глубоко и часто дышал. Мне приходилось слегка менять положение головы, чтобы солнце, все же пробивающееся сквозь паутину листвы, не жгло лицо. А вот Ева лежала неподвижно, и я понял, что она — саркофаг, прекрасное надгробие, какие в древних церквях клали над могилой добродетельных дам и сеньоров. Наполовину ушедшая в землю, Ева покоряла меня своей размеренной красотой и четкостью выступавших наружу форм.

— В общем, я бы хотел знать… Est-ce que vous m’appréciez?[164] — снова заговорил я. — В смысле, si je suis appréciez par vous[165]. То есть est-ce vous appréciez moi?[166] А, дьявол! Ева! Любители ли вы меня?! I love you! Да, это намного легче! Артикуляции меньше и никакого тебе произношения. I love you, je t’aime, я люблю тебя.

Легкое движение губ.

— Стоп! — чуть не заорал я. — Не отвечайте, прошу! Я хотел лишь сказать… Добавить еще пару слов… Если ваш ответ будет «да», мы будем… Мы станем… В общем, что-то да изменится. Если же вы скажете «нет», я хочу заранее принести вам свои глубочайшие извинения и прошу забыть обо всем, что мной тут сказано. Это горячка, это болезнь, это любовь.

Я умолк. Умыл лицо дрожащими руками. Вытянул их вдоль тела. Почему я так страдаю? Видимо, знаю ответ. Приподнял голову, пристроил на кочку, словно на подушку. За лесом виднелась еще одна долина, и на холмах, образовавших ее — забравшихся ввысь, под самое небо, — росли кипарисы и тополя. Строгие, огромные, они возвышались над нами катарскими пасторами, подающими друг другу сигналы при виде караванов захватчиков. Мне подумалось, что эти захватчики все мы — весь этот фестиваль… безумный поезд Диониса с пьяными писателями и веселыми, добрыми блудницами из Парижа. Почетные доктора Сорбонны, забыв приличия, отплясывают с голым задом на старом добром празднике еды и вина.

Ева взяла меня за руку.

Я закрыл глаза в ожидании ответа. Но Ева молчала, подул легкий ветерок, освеживший нас, и я почувствовал вдруг, что, каков бы ни был ее ответ, головная боль моя проходит, и я могу наконец дышать. Ведь я исповедался Ma Dame. Сказал все, что бурлило, скрежетало и громыхало во мне эти дни. Я признался, что храню тайну, и теперь готов спокойно принять костер за нее. А Ева молчала и держала меня за руку, и мы лежали вместе, глядя в небо, а потом я закрыл глаза и под мерное покачивание прекрасного корабля Лангедока под парусами его кипарисов уснул.

Послесловие

…Я проснулся один. Вновь в долине пахло шалфеем и мятой, как будто, уходя, она велела цветам и растениям хорошо раскрыться… отдать все ветру, дувшему со стороны горы. Фея цветов, сеньора лесов. Жужжали пчелы. Я сел, поискал глазами Еву. Не нашел. Очередное уклончивое «нет». Я встал, пошатываясь после одуряющего в этом Зазеркалье полуденного сна. Через траншеи лошадиных следов и мотки колючей проволоки ежевики пробился наверх к холму. Там под оградой пролез на дорогу, усыпанную гравием, и побрел наверх. Дом Жан-Поля тоже почему-то пустовал. Я прошелся по нему, прощаясь. Пора ставить точку, она не любила меня. Треснувшие чашки, стол дерева грубой работы, черные от времени балки, разбитый глиняный кувшин, в который собирались остатки съестного. Все — чуть ли не XIII века и очень аутентичное, как говорил, щурясь в усмешке, Жан-Поль. Я бродил по дому и думал, что она в очередной раз меня одурачила. Роль остальных, несмотря на их весьма благожелательный ко мне настрой и искреннее восхищение писательскими способностями — да только что мне в них, я бы поменял это на один поцелуй Евы, — была мне ясна. Они помогали ей ускользать. Я так устал от всего этого, что повернулся и ушел, не поднявшись за вещами. Тем более их давно пора выкинуть, чтобы купить новые. Я вспомнил мнение жены относительно своего пиджака. Вспомнил жену.

Признаюсь честно, уходя, я все ждал оклика сверху — может быть… кто-то… или даже сама она… — и готов был развернуться сразу же. Но дом молчал. Молчала вся земля Лангедока, издававшая лишь шумы почвы, обожженной солнцем, да звон колокольчиков на пасущихся козах, да шелест растущих, худо-бедно, травы и плодов. Людских голосов не звучало. Эта страна оказалась пуста для меня. Я пришел сюда крестоносцем, а они все спрятались. И сил преследовать их у меня не осталось.

Я шел по дороге, пока не поймал попутный автомобиль, шофер которого — жилистый крестьянин откуда-то с юга долины — согласился довезти меня до Аспера. Там никого не оказалось. Как в странных фильмах Альмадовора, по застывшим испанским городкам которого бродит лишь горячий ветер из Африки, Аспер замер и закрыл ставни. Я не нашел ни одного человека. Пустовали и площадки фестиваля. Сцена в парке, скамьи у церкви, кухня и зал отдыха для добровольцев… Оказалась закрытой даже церковь. Я зашел в мэрию, где какой-то тонкогубый француз в костюме сказал мне, что, видимо, произошла ошибка и фестиваль в Аспере никогда не проводился. Было что-то в Капденаке в 70-х, да и то не литература и музыка, а что-то насчет народных промыслов. Еда и посуда, кажется. Он же, месье Tout Le Monde, присутствует здесь по обязанности. Как представитель государства, занятый распоряжением и продажей бесхозной земли, что могло бы покрыть расходы того самого государства на поддержание заброшенного городка Аспер в более менее приличном виде. То есть Аспер — город даже не то чтобы банкрот. Он необитаем с XIX века, с тех пор, как двое его последних жителей, брат и сестра, перебрались в дом престарелых. Потому здесь все время и закрыты ставни. Регион — убыточный, шахты давно закрыты, так что в домах никто никогда не останавливался, если не считать пары хулиганов и искателей приключений году так в… Он полистал бумаги. В 1982-м! Никакого мэра в Аспере не было, месье, потому что Франция это демократическая страна и здесь, чтобы был мэр, нужны люди, готовые его выбрать. В Аспере же…