Книга Против либерализма к четвертой политической теории - Ален де Бенуа

Необходимо отказаться от этатистской и абсолютист­ской оптики, очень долго мешавшей видеть демократию иначе, чем в рамках Государства­нации, ибо это последнее так или иначе несет униформизацию, утраты в области суб­стационарных связей между членами различных сообществ, подавление укорененности его составных частей, концен­трацию сил в руках «нового класса» управленцев и техно­кратов. Как уже замечал Николай Бердяев, государство име­ет смысл, только если оно создает условия для осуществле­ния воли к совместной жизни, для участия в публичной деятельности всех членов политического организма, самого по себе являющегося «гарантом порядка самоуправления». Это означает, что малые государства Европы должны орга­низоваться в федерации, а крупные — федерализироваться внутри своих границ. Речь идет о нахождении подавленных веками якобинства опосредующих инстанций и о восстанов­лении местной жизни на основе общих ценностей, постав­ ленных сегодня под угрозу анонимной рациональностью, давлением рынка и глобализации.

В заключение скажу, что речь идет об усилиях встать ли­цом к иной глобализации. не глобализации, ориентиро­ванной на однородность, на равномерное распространение ценностей рынка, не глобализации, освящающей планетар­ную победу Формы — Капитала, но глобализацию, основан­ ную на поддержке многообразия (так, чтобы оставить на­шим потомкам не менее наполненный различиями мир, чем унаследованный нами), на создании больших, со своими центрами, континентальных пространств, на многополяр­ности, местной автономии, демократии соучастия (не обязательно представительной) и принципе субсидиарности.

ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ ПЕЙЗАЖ ФРАНЦИИ

За последние 30 лет интеллектуальный пейзаж Франции значительно изменился. В начале 60­х годов существовала интеллектуальная гегемония марксизма, слегка смягчен­ная фрейдистской сектой. Все интеллектуалы были, есте­ственно, «левыми». Высшая школа была «прогрессивной». Интеллектуалы справа были либо отброшены в катакомбы, либо их терпели в либерально-­атлантистской версии, пред­ ставленной Раймоном Ароном. Догмой было, что «все име­ет политический смысл».

В мае 68­го интеллектуалы активно принялись за дело. Сартр и Симона де Бовуар, само собой. Но не только они. Также Жан­люк Годар, Филипп Солерс и многие другие. на этой волне «левачество» («гошизм») пережило свои лучшие годы. В 1972 году на похороны Пьера Оверни, юного мао­иста, убитого охранником завода Рено, леваки смогли мо­билизовать 100 000 человек. Нечто невиданное. В ту же эпоху в киосках продавались сразу три крайне левые еже­ дневные газеты — «Руж», «Юманите Руж» и «Народная еже­дневная газета».

Но это уже было начало конца. В 1973-­м запрещена Коммунистическая лига (троцкисты), а Пролетарская ле­вая (маоисты) самораспустилась, «уважая право рабочих на автономную борьбу». Морис Клавель убедил молодежь не поддаваться на соблазн терроризма. Серж Жюли стал из­ давать «либерасьон». Кроме Федерации анархистов и не­ утомимой лиги революционных коммунистов, все крайне левые течения, рожденные маем 68-­го, постепенно раство­рились или потерялись в опасной тактике «энтризма», «вхождения в более умеренные партии».

Фанзины, скинхеды, рок и «координация» — вот за что взялись крайне левые в 90-­е. Они неформальны и «альтер­нативны», позабыли о классовой борьбе и кадровой под­ готовке профессиональных революционеров.

Параллельно этому отказ от больших идеологий, заме­ нивших на некоторое время религию, падение моделей для подражания (советской, китайской, кубинской), запоздав­шие разоблачения ужасов ГУЛАГа, а кроме того, капризы моды породили общее разочарование среди интеллектуалов, всеобщую тоску.

Марксистская критика пережила серьезнейший кризис в 70-­е, когда разоблачение «тоталитаризма» стало новым категорическим императивом у раскаявшихся баррикадных бойцов 68­го. Кровь? Это ужасно! Без Маркса в Камбодже не было бы Пол Пота: такова была истина на тот момент. Без колебаний от одной крайности все бросились в другую. Вчера еще Карл Маркс был ответом на все вопросы. Сегодня цитировать его без краски стыда на щеках стало не принято.

«Рукописи 1844 года», которые на самом деле могли бы дать очень многое для глубинного понимания современных форм отчуждения, исчезли с книжных полок интеллекту­альных магазинов.

Лингвистика перестала всех интересовать, а психоана­лиз свелся к дискуссиям вокруг наследия Жака лакана, фрейдистские секты грызлись между собой. Самое страш­ное, что интеллектуальная среда перестала производить что­либо интересное. Исчезли значительные тексты, глу­бокие размышления. Структурализм благодаря своим чрез­мерным утверждениям (например — «смерть человека») стал воспоминанием. В области истории на первый план вышел жанр биографий. единичное событие заслонило собой структуру, отдельное затмило серийное, субъект (о смерти которого было скоропалительно заявлено) гало­ пом примчался назад, на сей раз в форме хищного индиви­дуума, как никогда стремившегося подчинить себе мир.

15 апреля 1980 года смерть Сартра, в последнее время перешедшего от атеистического экзистенциализма к еврей­ской спиритуальности, отмечает собой кончину десятилетия. лакан, Фуко, Барт, Янкелевич, Арон ушли либо несколько раньше, либо сразу же за ним. Среди «великих» остался толь­ ко Клод Леви­-Стросс, который вышел из моды у интеллек­туалов с тех пор, когда его критика расизма стала сопрово­ждаться требованием прав этнической идентичности и диф­ференциализма. Но случай Сартра эмблематичен. Тот, кто был после 1968­-го наиболее престижным авторитетом воин­ствующего левачества, умер, не оставив интеллектуальных наследников. его имя не забыто, но кто из современных философов мог бы назвать себя «последователем Сартра»? Никто. Особенно если учесть недавно вышедшую книгу с подробным описанием поведения его и Симоны де Бовуар во время оккупации, из которой явствует, что он все свое время в те годы посвящал прогулкам на пленэре, а не закла­дывал мины под железнодорожные пути.

С возрастом «баррикадники» стали более «разумными». Пройдя в обратном направлении путь, который когда­то вел от Сартра к Арону, большая их часть вписались в издания и журналы на глянцевой бумаге. Приход левых к власти в 1981 году позволил многим из них занять официальные посты: приличное жалованье, машина с шофером, удобное жилье. Такая трансформация описана в любопытной книге Хокенгема с выразительным названием «Открытое письмо тем, кто перешел от маоистского кителя к ротари-­клубу».

Если перечитать сегодня тексты «новых левых» начала 70­-х —Жюли, Кушнера или Глюксмана, — возникнет стран­ное ощущение, что сегодня от их революционного порыва и нонконформизма не осталось и следа, что они пришли к прямо противоположной точке зрения. но это не так уж и парадоксально: 68 год был продуктом двух глубинно раз­ личных импульсов — революционная критика общества спектакля и общества потребления и стремление к индиви­дуалистической либеральной вседозволенности, которая на самом деле могла бы возникнуть только в рамках этого (критикуемого) общества спектакля и потребления. Просто­ напросто вторая тенденция оказалась более сильной, и ре­волюционный нонконформизм был принесен в жертву ге­донизму, нарциссизму и реформаторскому либерализму.