Книга Комната страха - Вадим Левенталь

Оксана не была упряма, не шла против течения, скорее двигалась галсами – так было, когда она согласилась поехать в ресторан, раз уж Коля настаивал, и так же в клубе – когда оказалось, что там совсем не так уж весело, как планировалось, прежде всего потому что чувствую себя, как на выставке достижений народного хозяйства (Оксана сказала это, окидывая взглядом публику – сплошь мужчин в белых рубашках и девушек с буквально голодными глазами, – но было неясно, может быть, не в меньшей степени она имеет в виду и себя тоже). Впрочем, это не помешало им и здесь выпить по коктейлю и еще по шоту на ход ноги. Уля могла бы поручиться, что Оксана и не вспомнит теперь, почему ей казалось, будто именно сюда смешнее всего будет поехать, – но, похоже, самом главным в конечном счете тут было то, что Оксана вовсе не собиралась ничего такого вспоминать, и уж тем более в ее планы не входило самобичевание или что-то в этом роде, у нее была только одна задача – придумать, куда двинуть теперь.

Колян, когда они вывалились из клуба на изнывающий субботним вечером Литейный, спросил, есть ли у них запасной план, – Уля подумала, что с равным успехом он мог бы задать этот вопрос температуре воздуха, – но Оксана сказала, что, конечно, запасной план есть. Она поймала машину – крохотную, но чем теснее, тем веселее, можно было сидеть сзади, обниматься и кулаком пихать Коляна в плечо, Уля моментами ловила Оксанино дыхание, когда та, складываясь пополам, проносила мимо свое смеющееся лицо, – смеяться Оксана прекратила только на миг – чтобы отправить водителя на Рубинштейна. А что там, на Рубинштейна? – спросил, повернув шею, Колян. Да всё что угодно, – Оксана махнула рукой. И однако уже посреди Владимирского она вдруг хлопнула ладонью по Улиному бедру и сказала, что нафиг Рубинштейна, она вспомнила прекрасное место на Белинского – ну пожалуйста-пожалуйста, – и водитель, чертыхнувшись, развернулся. Если бы кто-то захотел упрекнуть Оксану: поехали туда, потом обратно, не проще ли было подумать с самого начала, – он оказался бы занудой, не более того.

На Белинского выбрали коктейльный бар – чем он был лучше всех остальных, бог знает, но здесь во всяком случае сидели за столами, музыка играла не слишком громко, и они выпили по высокому разноцветному стакану, рассказывая Коляну истории (мы однажды с Улей поехали на день рождения…), формат девичника предполагал такие рассказы, перемежающиеся протяжными теперь уж всё будет не так… – правильно, будет еще веселее! – пока наконец Оксана и здесь не соскучилась: нужно идти куда-то, где танцуют! Сказав это, она мгновенно дотянула остатки коктейля, показательно протрубив соломинкой, и решительно поднялась со стула – Колян едва успел расплатиться.

На улице было темно и тепло, Оксана поворачивала голову влево-вправо и походила больше на лесного жителя, принюхивающегося к ветру, несущему запах самых свежих и самых сочных трав. Сухожилия под кожей ее шеи натягивались косыми линиями. Через секунду она махнула рукой, мелькнули самоцветные ногти, и она двинулась через улицу, уже не глядя по сторонам, как будто автомобили здесь сроду не ездили, – ее самоуверенность росла не из самовлюбленности, а из уверенности в себе.

На улице было темно настолько, что в баре оказалось не темнее, чем на улице. Коля открыл дверь (Оксана попыталась, но та была слишком тяжелая, а потоки воздуха еще и тянули ее обратно в бар), они вошли и очутились в тесноватой, сумрачной, но добродушной кутерьме – играл джаз-бэнд, над клавишами горой нависал упругий толстяк, дергал струны, в такт покачивая головой, контрабасист, порхали палочки в руках ударника, саксофонист разворачивал и сворачивал синкопические рулады. Никто не танцевал, но Оксану это смутило меньше всего, она повернулась к Уле с братом и расплылась в улыбке: здесь офигенно, правда?

Им пришлось долго ждать, пока бармен наговорится с девушкой на другом конце стойки, да еще нальет три виски с содовой сидящей на балконе троице – видны были только головы, две мужских и одна женская, – дольше, пожалуй, чем можно было бы простить в любом другом баре, но здесь, чувствовалось, был собственный ритм и собственный устав – никто никуда не торопился. Оксана схватила Улю за руку и жарко нашептывала ей в ухо – от чего у Ули кружилась голова, – что им непременно нужно танцевать, и что здесь полно хорошеньких мальчиков, вон, посмотри на того, рубашечка с расстегнутым воротом, шея – прямо сейчас впилась бы, при этом она крутила во все стороны головой, от чего ее волосы поглаживали Улино плечо, – подумаешь, никто не танцует! нужно только начать!

В большей или меньшей степени Оксанин задор действовал на всех, на случайных людей вокруг тоже – она все-таки вытянула того мальчика под сцену (хочешь, оставлю его тебе? точно?) – танцевать она не то чтобы умела, но это и не было важно – достаточно было ее полного растворения в окружающем, чтобы все, кто сидел рядом, отставили стаканы и танцевали. Оркестр разошелся не на шутку – видно было, что музыкантам нравится внезапный дансинг, – и Уля вдруг подумала: не в том ли дело, что Оксана принюхалась, угадала, что именно здесь, именно сейчас то, что она искала, прорывается наружу, и достаточно одного движения вглубь, одного удара по почве, чтобы забил источник, – ну, или по меньшей мере Оксане просто всегда на такие вещи везло.

Сначала Уля пила коктейль (рядом потягивал бурбон Колян), а потом обнаружила себя в танце – между другими парами, обнимающейся и качающейся бог весть с кем, с юношей, от которого сильно пахло свежим пивом, и раскачиваясь, поглядывая иногда по сторонам, Уля видела, как Оксана взасос целуется со своим расстегнутым воротничком, но, в попытках удержать потолок бара в равновесии, Уля не понимала, почему ей от этого нехорошо, и осуждает ли она Оксану, а дальше больше, то ли они с Улей поменялись мальчиками, то ли мальчики – ими, Уля танцевала с воротничком сама, и с саморазрушительным удовольствием сама впивалась ему в губы.

Вступили барабаны, и в этот момент Уля поняла, что если она не остановится, то испортит не только костюм мальчику, но и вечер – всем, главное было не дать мальчику это понять. Она остановилась, поднялась на цыпочки и, разделяя слова, но стараясь говорить тише музыки, сказала ему в ухо: а рубашка у тебя говно. Мальчик удивленно наклонил голову – Уля ожидала, что он, пожалуй, расстроится, но он вместо этого улыбнулся и отпустил ее.

Она вернулась за стойку, Коля подвинул ей коктейль, и она ухватилась за холодный стакан, хотя одна лишь мысль о глотке спиртного казалась ей сейчас опасной. Она уперла подбородок в ладони и смотрела в танцующую полутемную толпу, в которой Оксана уже перестала танцевать с кем-то, а танцевала, казалось, со всеми мужчинами сразу, со всей толпой, и в этом не только не было ничего постыдного, но, напротив, это было естественно и красиво, Оксаной и толпой любовались, и Уля любовалась, впиваясь взглядом в Оксанины руки, спину, шею, следя за движениями ее бедер, задницы, за покачиваниями ее груди, за губами, не то подпевающими финальным аккордам заходящего на посадку оркестра, не то что-то всей толпе шепчущими, и оторваться от этого слежения Улю заставило только то, что она вдруг поняла: Колян давно уже сбоку за ней наблюдает, и мало того, он, следя за ее взглядом, уже всё понял, и – ей стоило только посмотреть на него, так быстро, что он не успел спрятать свое понимание, свое издевательское удивление (взгляд его говорил: что, серьезно?), – презирает ее. Уля не смогла придумать ничего лучше, кроме как махнуть залпом остатки коктейля и зарыдать, – потому что именно так делают смертельно пьяные женщины.