Книга Ящик Пандоры - Фрэнк Герберт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не успел он приблизиться к Хали, как ноги его подкосились, и путник упал лицом в пыль. Женщина в выцветшем синем платье бросилась ему на помощь, но двое молодых парней в шлемах с гребнями и жестких блестящих куртках оттолкнули ее. Толпа состояла из таких почти наполовину. Еще двое пытались поднять избитого пинками и руганью.
«Доспехи, – поняла Хали, вспомнив уроки истории. – Они одеты в доспехи».
Бездна времен, лежавшая между этим мгновением и ее рождением на борту, грозила поглотить рассудок Хали.
«Корабль?»
«Спокойно, Экель. Спокойно».
Она набрала воздуха в старческую грудь, еще раз, еще, превозмогая боль. Люди в доспехах, заметила она теперь, носили темные юбочки до колен… на ногах – тяжелые сандалии и металлические поножи. У каждого за плечом был привешен короткий меч, так что за ухом торчала рукоять. Напирающую толпу они сдерживали шестами… «Нет, – поправилась Хали. – Древками копий, орудуя ими точно палками».
Толпа скрывала от нее упавшего. Голоса становились громче и злее, но причина свары оставалась Хали непонятной.
– Отпустите его! – кричали одни. – Отпустите, молим!
– Бейте ублюдка! – вопили другие. – Бейте!
– Забить его камнями на месте! – взвился над толпой пронзительный крик. – Все равно до вершины не доползет!
Люди в доспехах растолкали толпу. Рядом с упавшим остался только рослый темнокожий мужчина. Он испуганно оглянулся, дернулся, пытаясь убежать, но двое солдат преградили ему путь, замахнувшись древками, и темнокожий вновь прижался к упавшему.
Один из солдат ткнул копьем в сторону темнокожего и крикнул что-то неразборчивое. Тот нагнулся и поднял бревно, упавшее с плеч страдальца.
«Что происходит?»
«Смотри и не вмешивайся».
Обок тропы стояла кучка рыдающих женщин. Избитый человек медленно поднялся на ноги и вслед за волочащим бревно мужчиной двинулся к вершине холма – в сторону Хали. Та взирала на эту жуткую сцену, силясь понять, что здесь происходит. Нечто чудовищное – очевидно. Но насколько это важно? Почему Корабль решил, что она должна все это увидеть?
Избитый ускорил шаг и приблизился к плакальщицам почти вплотную. Хали поняла, что он едва стоит. Одна из женщин проскользнула через оцепление и серой тряпицей утерла кровь с лица раненого. Тот мучительно раскашлялся, держась за левый бок и морщась.
В Хали проснулся медик. Этот человек тяжело ранен – по меньшей мере перелом нескольких ребер, возможно, пневмоторакс. В уголке его губ показалась кровь. Ей захотелось подбежать к нему, облегчить его страдания…
«Не вмешивайся!»
Присутствие Корабля осязаемой стеной встало между нею и раненым.
«Спокойно, Экель».
Корабль вошел в ее мысли.
Хали стиснула кулаки, хватая воздух ртом. До нее долетел запах толпы. Ничего омерзительнее она не ощущала в жизни. Воздух пропитывала грязь и гниль. Как могут эти люди переносить такую вонь?
И в этот миг раненый заговорил. Плакальщицы, к которым он обратился, мгновенно смолкли.
– Не по мне плачьте, но по детям вашим, – отчетливо услышала Хали.
Сколько же участия было в этом негромком голосе!
Один из солдат ткнул раненого в спину тупым концом копья, понуждая его возобновить нелегкий путь к вершине. Они приближались. Смуглокожий по-прежнему волок бревно.
Что здесь творится?
Раненый вновь обернулся к заведшим свое плакальщицам. Голос его был силен – куда сильнее, чем ожидала Хали.
– Ибо если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?
Отвернувшись от них, путник устремил взгляд на Хали. Он все еще держался за бок, и на губах его выступила розовая пена – верный признак пневмоторакса.
«Корабль! Что они делают с ним?»
«Наблюдай».
– Ты пришла издалека, – произнес раненый, – чтобы засвидетельствовать сие.
«Он говорит с тобой, Экель. – Голос Корабля не позволил ей впасть в оцепенение. – Можешь ответить».
Поднятая толпой пыль забивала горло. Хали подавилась словами, прежде чем выдавить:
– От… откуда ты знаешь, что я издалека?
Голос ее был голосом дряхлой старухи.
– От меня ты ничего не скроешь, – ответил раненый.
Один из солдат с хохотом ткнул копьем в ее сторону – так, в шутку.
– Иди-ка ты подобру-поздорову, старая. Может, ты издалека пришла, а я тебя еще дальше пошлю.
Товарищи его покатились со смеху.
«Никто не тронет старуху», – вспомнила Хали уверения Корабля.
– Пусть знают, – крикнул ей раненый, – свершилось!
А потом ее захлестнули гневные крики толпы и окутали клубы вонючей пыли. Хали едва не задохнулась, покуда люди проходили мимо, горло у нее перехватило. Когда кашель отпустил, она повернулась и невольно вскрикнула. На вершине холма, там, куда стремилась толпа, на двух столбах с поперечиной, вроде того, что тащили за раненым, висели люди.
Толпа расступилась на миг, и Хали снова увидала избитого путника.
– Если кто и поймет волю Божию, – крикнул он ей в тот краткий миг, – так это ты!
Толпа вновь скрыла его.
«Волю Божию?»
Чья-то рука коснулась ее плеча, и Хали испуганно шарахнулась. Рядом с ней стоял парень в буром балахоне. Изо рта у него воняло дерьмом.
– Он сказал, что ты явилась издалека, матушка, – проныл он елейным голоском. – Ты знаешь его?
Хали хватило одного взгляда в глаза вонючему, чтобы испугаться за судьбу хрупкого старческого тела, вмещавшего ее рассудок. Это был опасный человек… очень опасный. У него были глаза Оукса. Он обладал силой творить зло.
– Ответь-ка мне, – пропел он, и голос его сочился ядом.
Вы зовете Аваату светлячком в ночном море. Аваата сомневается в ваших словах, ибо Аваата видит пейзажи ваших мыслей. С трудом проходит Аваата тропами ваших раздумий – они сплетаются, меняя направление с каждым шагом. Но Аваата и раньше шла подобными путями, исследуя просторы чужой мысли. Ваши призраки ведут Аваату. Мы связаны в едином пути.
Что за призрак зовете вы естественной вселенной? Вы отобрали его у своего Бога? А… нет, вы отъяли часть себя, чтобы создать невозможное. Чтобы творить, необязательно разрушать себя. Ваша сила – в расплывчатости пейзажа вашего рассудка, в несложенности путей вашей мысли. В вас самом таится нечто, направляющее каждую мысль. Почему же вы ограничиваете их свободу малой частью доступного вам простора?
Вы находите различие между чертежом и уже разбитым садом. Вы вечно готовитесь и говорите себе: «Сейчас я скажу что-то о…» И этим вы ограничиваете свободу своего слова и слушателя заставляете принять ваши ограниченья. И все ради того, чтобы свести урезанные данные в простую, линейную систему понятий. Оглянись, человече! Где ты нашел простоту? Разве первый взгляд на один и тот же пейзаж говорит тебе то же, что второй? Почему же твоя воля столь несгибаема?
