Книга Неизвестный Булгаков. На свидании с сатаной - Юрий Воробьевский

Они вызывают смех. Исследователь пишет: «…Воланд и его свита — виртуозные шутники, «прикольщики». Для них смех — это способ искушения людей. Они профессионально занимаются искушением, проверяя на подлинность богоподобие человека. Человек бытийствует в своем богоподобии или играет роль верующего в Бога, действительно молится и старается жить по заповедям Господа или лицедействует, демонстрируя перед другими свою «святость»? Вот вопрос, на который многие люди отвечают в угодном для дьявола смысле. Они в душе своей признают несерьезность, лукавство своего духа, они выбрали уже не жизнь, а игру в жизнь. Если духовный выбор сделан, то тотчас в жизни человека появляются великие шутники, такие как Коровьев, кот Бегемот, и предлагают ему сыграть жизнь по сценарию Воланда… Смех — очень серьезное дело…

Воин, вооруженный оружием смеха, задает правила боя в свою пользу. Нарядясь в одежду шута, дурачка, он всем своим видом свидетельствует, что он несерьезный противник, что он вышел на поле боя пошутить, посмеяться, а не биться насмерть. Противник принимает эти правила, откладывает свои воинские доспехи и соглашается посмеяться. И в результате добровольного разоружения, потери бдительности, терпит поражение».

Свита Воланда — сплошь шутники. Между прочим, славянское слово шут этимологически связано со словами бес и бешенство. Изначально шутить — беситься, бесноваться.

Да, есть «приколы», которые вводят небезопасные «дозы». Недаром в Страстной службе ад называется «всесмехливым». Ад всем смеющимся, несерьезным. Враг отвлекает не только грехом, но и пустяком. «Очень часто в ритуалах богохульства в качестве важнейшего инструмента используется смех. При этом осмеянию подвергаются, в первую очередь, те социальные институты, которые в наибольшей степени вызывают у сатанистов беспокойство или волнующие эмоции» (Сандулов Ю. Тайный мир сатанистов. СПб., 1997). Не случайно популярнейшим жанром нашего времени стала пародия. Слышите звучание этимологии? Этот жар направлен «против оды», торжественной песни, то есть против высокого.

Казалось бы, свита Воланда — всего лишь паноптикум узнаваемых персонажей: потасканная официантка из забегаловки, спившийся московский интеллигент, жиган из Майкопа… Однако помните, как в конце романа они сбрасывают шутовские наряды? «На месте того, кто в драной цирковой одежде покинул Воробьевы горы, под именем Коровьева-Фагота, теперь скакал, тихо звеня золотою цепью повода, темно-фиолетовый рыцарь с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом». Они улетают в свою поднебесную стихию. И — поразительная деталь! Увидевшая их фигуры кухарка бессознательно подносит руку ко лбу, чтобы перекреститься, но застывает, услышав вопль: «Не сметь! Отрежу руку!» Дар Булгакова не мог не обнаружить: надутая гордость демона, считающего себя едва ли равным Богу, боится кухаркиного креста!

Воланд бросает взгляд на московский пейзаж и остается довольным увиденным: «Новый Иерусалим стал атеистическим, и в нем исчезают православные храмы! Однако и гости не смеют дольше задерживаться, ибо в полночь с субботы на воскресенье Иисус Христос воскреснет и будет Его торжество на земле!»

Да, и Абадонна, и Гелла, и Бегемот, и Фагот, и Азазель — имена демонов. У Булгакова, конечно, нет случайных имен. В том числе и Берлиоз, голову которого отрезал трамвай. «Берлиоз — автор знаменитого произведения «Осуждение Фауста», в котором есть музыкальное изображение скачки и низвержения в преисподнюю «Пандемониум» Фауста с Мефистофелем, где их встречает хор демонов бесовским гимном на тарабарском наречии «Ури-Мури Карабрао…» Именно Берлиоз открыл для музыки этот дьявольский мир.

Влияние его на русскую музыку было очень велико, а именно под прямым воздействием Берлиоза создана, например, «Ночь на Лысой горе» Мусоргского. «Беснование» в Хованщине, подобные элементы у Римского-Корсакова…»[47].

Полуразложившаяся красотка Гелла похожа на погубительницу младенцев дьяволицу Лилит. Согласно другой версии, имя «Гелла» Булгаков почерпнул из статьи «Чародейство» Энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона, где отмечалось, что на Лесбосе этим именем называли безвременно погибших девушек, после смерти ставших вампирами.

Имя Абадонны явно перекликается с апокалиптическим Авадоном-губителем; Гелла — «повелительница ада»; Бегемота, беса сладострастия, авторы «Молота ведьм» считали звериной ипостасью самого верховного диавола. (Это еще и демон желаний желудка.

Отсюда его необычайное обжорство, особенно в Торгсине, когда он без разбора заглатывает всё съестное.) Что касается Азазеля, демона пустыни, то именно ему в праздник Искупления иудеи отводили «козла отпущения». Цель ритуала состояла в том, чтобы избавиться от зла, отправив его к своему изначальному источнику.

А Фагот? Что зловещего в названии музыкального инструмента? Композитор Георгий Свиридов подметил: «Фагот — инструмент дьявола. У Босха есть изображение черта с носом в виде фагота… Фагот — музыкальный инструмент, в звучании которого, особенно в подвижной музыке, есть нечто от гротеска. «Юмористическое скерцо» Прокофьева, сочиненное в десятых годах нашего века, когда демоническое, сатанинское было в большой моде, написано для четырех фаготов соло»[47]. Так что «смешные» и динамичные похождения бесов в Москве, следовало бы сопроводить звучанием фагота.

Получается, из обещанного скульптором примуса впору запустить «вечный огонь». Или «огненного змея»? Чтобы «огнем природа обновилась».

Вот какая получается композиция! Памятник диавольской обыденности, которая до поры до времени глумливо припрятывает свои инфернальные черты. У Гоголя было иначе. Внимательный взгляд, наоборот, мог увидеть инфернальное в том, что кажется до смешного повседневным. Черты мелкого беса (и даже антихриста, пришедшего во имя Ревизора) — в Хлестакове. Воплощение страстей в губернских чиновниках и обывателях. И, наконец, — неподвижность и бессильное молчание перед Судией-Ревизором в завершающей немой сцене.

Сам Гоголь, сжегший второй том «Мертвых душ» (считал его соблазном), перед смертью громко сказал: «Лестницу, поскорее давай лестницу!» (Подобное, умирая, произнес свт. Тихон Задонский). А Булгаков думал не о подъеме ввысь, не о небе. О романе. «Чтобы знали»… Увы, рукописи сгорают. Душа же вечна.

Да, в марте 1930 года Булгаков уничтожил рукопись первого варианта своего романа. Но как! Отрывал две трети, сжигал их, оставляя треть возле корешка тетради. При желании, роман можно было бы легко восстановить по началу фраз. Но ведь Бога не обманешь!

Значит, не страх Божий, а другой страх двигал Михаилом Афанасьевичем! Очевидна параллель с самим Мастером, сжегшим рукопись, но признавшимся Маргарите, что он помнит ее наизусть. Тогда Воланд и заметил: «Рукописи не горят».

Булгаковское сжигание только внешне напоминает поступок его учителя в литературе. Гоголь, как мы помним, сжег второй том «Мертвых душ». Таково было чувство ответственности за высказанное слово: его духовный наставник отец Матфей Константиновский заметил как-то, что за каждое слово писатель ответит пред Богом на Страшном суде.

«Чего же испугался отказавшийся от Бога Булгаков? Для «уничтожения» романа были серьезные причины: его название 1929 года — «Консультант с копытом» и само описание персонажа. Дело в том, что в конце 1920-х годов по Москве стали распространяться слухи, будто бы у Сталина сросшиеся на ногах пальцы — то самое «копыто». Поэтому Булгаков, прежде всего, выдрал несколько страниц, где описывается консультант с копытом, чтобы не возникло никаких аллюзий со Сталиным, а потом уже сжег 2/3 своего романа».