Книга Петр Лещенко. Все, что было. Последнее танго - Вера Лещенко

21 марта 1944 года. Вокзал переполнен. Мы растеряны. Только ты был спокоен, хотя взвалил на себя неподъемную ношу. Поезд медленно, постепенно набирая скорость, увозит нас в новую жизнь.

Что в новой жизни ждет меня – не знаю

Первой остановкой была станция Либлинг. Это уезд Тимиш-Торонтал, местечко в Трансильвании. Дольше суток добирались мы сюда: пересекли практически всю Румынию с востока на запад. Провинциальный румынский город стал перевалочной базой для беженцев: венгров, молдаван, украинцев, сербов, а коренным населением были немцы. Всех приехавших нашим поездом из Одессы расселили по домам местных жителей. Мы попали в немецкую семью, которую война не обошла бедами. Но мы не почувствовали раздражения, неприязни. Напротив, нас окружили вниманием и заботой, делились последними запасами.

От языковой пестроты, говоров, новых словечек «рябило в ушах». Для человека, профессионально занимающегося музыкой, это самое точное определение. Уши, как копировальная машина, все фиксируют. Очень скоро определить по моей речи, откуда я приехала, было невозможно. Тебя это очень забавляло и одновременно пугало. Ты рассказал, как старательно изживал из своего лексикона чужое: «Дитя мое, так быстро все цеплялось. И нравились многие обороты, интонации, но на музыку для меня только родной русский ложился. Я в Одессе поэтому разговаривал со всеми, хотелось насытиться. Тебя слушаю и наслаждаюсь. Смотри, милая, чужое гони от себя. Прошу, сохрани свое. Пусть у тебя берут».

Устроив нас на постой, обустроив быт, убедившись, что мы в безопасности, ты уехал в Бухарест. Вернулся за мной через два дня. Сказал, что предупредил своих родных, что они нас ждут, что временно поживем у твоей мамы. Получить разрешение на проживание в Румынии для моих мамы и братьев тебе не удалось, но ты был уверен, что все сложится. Мне предстоял отъезд с тобой в Бухарест. Мама убеждала меня, что все складывается хорошо, что она с мальчишками, а значит, под защитой: «Петя все делает правильно, отправляйся в Бухарест. Пете надо дела делать, а ты рядом должна быть. Доча, не волнуйся за нас. Только Петечке напомни, пусть попробует об отце что-нибудь узнать».

Тревога о судьбе папы и мне не давала покоя, угнетало и расставание с мамой и братьями. К тому же предстояло знакомство с твоими родными. Как сложатся наши с ними отношения? Ты очень любил свою маму. И тебе очень хотелось, чтобы я ей понравилась. Мне тоже. И мы отправились до следующей станции нашей с тобой биографии – в Бухарест. В поезде от проводницы ты узнал, что советские войска перешли границу с Румынией. Бурного обсуждения новости не было – настороженность и страх пропитали все вокруг. Но всегда находятся один-два смельчака, которые готовы обсуждать горячую новость. В поезде ими стали молодые румынские парни. Я не понимала, о чем они говорят, но ты очень быстро включился в их разговор. Не могу сказать, что все вокруг радовались. Но и огорчения пассажиры не испытывали. Скорее пришло успокоение, уверенность, что хуже не будет. А лучше? Надежда появилась. Ты мне сообщил эту новость с таким счастливым лицом, начал строить планы, как будем выступать перед советскими военными. Ты так все красиво представил, что я ни на минуту не усомнилась в реальности и успешности таких концертов. Талант организатора и жилка предпринимателя способствовали твоим творческим успехам. Тогда в поезде ты и программу будущего концерта продумал и решил, что нового мы добавим в репертуар. Даже мой сценический костюм в красках обрисовал.

Знаешь, в чем я виновата перед тобой? На первых порах я часто ловила себя на мысли, что ты пытаешься искупить вину, что придумываешь все, чтобы расположить тех, от кого зависит твоя российская судьба. Многое из того, что ты предпринимал для возвращения в Союз, было на грани заигрывания, ты балансировал по самому краю, но ни разу не сорвался, не перегнул палку. Чувство меры и собственного достоинства не позволяло тебе сделать это. Но это я поняла позже.

Мы подъезжали к Бухаресту, а ты, вдохновленный новостью с фронта, мечтал о концертах для победителей: какой будет программа, что скажешь, выйдя на сцену. Не решилась я тебе сказать, но хотелось: «Уймись, будь осторожнее!» С трудом удержалась. Я была на четверть века моложе, мне было неловко спорить с тобой, что-то пояснять тебе, чему-то учить. Я просто слушала тебя, готова была подчиниться и в который раз поражалась твоему умению отрешиться от проблем, неприятностей, повседневных забот и с головой окунуться в новый проект.

Уже в сумерках мы подъезжали к городу, который подарил тебе известность, благополучие, который полюбил тебя. Поезд замедлил ход, показался перрон. Из поезда мы вышли налегке, с одним чемоданчиком. Все нажитое осталось в Одессе. А здесь – чужой перрон, незнакомые лица, непонятная речь. Все вокруг напоминало, что я в другой стране. В то же время Бухарест показался мне удивительно приветливым городом. Как и женщина, в объятиях которой ты оказался. Ты не говорил, что нас будут встречать.

– Верочка, это моя сестренка Валечка, – представил ты.

Красивая, подумала я. Глаза необыкновенные. Я бы на нее и в толпе внимание обратила, даже не зная, что она твоя сестра. Правда, хороша – глаз не оторвать! Без особых проблем ты договорился с таксистом. Я уловила, что едем мы на улицу Бибеску. В машине мы с тобой сидели рядышком. Валентина – на переднем сиденье. Ты держал мою руку, это успокаивало. Я знала от тебя, что твоя старшая сестра Екатерина вышла замуж и уехала в Лондон, что Валентина с мужем-румыном и сыном живет отдельно от родителей, а у твоих мамы и отчима двухкомнатная квартира, в которой одну комнату подготовили для нас.

Вы с Валентиной говорили по-русски, потом что-то обсуждали с водителем на румынском. А я изучала проплывающие за окном улицы, дома, утопающие в огнях неоновой рекламы. Мое внимание привлекает красивое здание. На самом верху огромными светящимися буквами написано: La Lescenco.

Бросила взгляд на тебя, но ты никак не отреагировал, рассказывал Вале о Либлинге, о моей маме. И этот человек, хозяин того великолепия, которое мы только что проехали, жил в нашей квартире без электричества и воды и питался чечевичным супом! Я пыталась выяснить, по какому проспекту мы ехали. Ты пояснил, что это центральная, одна из самых старых улиц Бухареста – Калея Виктория, которая называется так еще со времен Русско-турецкой войны в память о победе над турками: «Мы сюда придем днем, я покажу тебе дворец и румынский Атенеум. Здесь много интересного». Ты продолжил разговор с водителем, как будто неоновые буквы Lescenco на крыше дома к тебе никакого отношения не имели.

Рекламные огни стали для меня самым ярким впечатлением того вечера. Кстати, когда «рекламно-неоновая болезнь» дошла до Одессы и я смогла в 1980-е ее лицезреть, то расстроилась. Это была другая Одесса. Говорят: «Главное, чтобы костюмчик сидел». Так вот на Одессе новый «костюмчик» не сидел. Кирха – полуразвалившаяся, а рядом вызывающе пестрит неоновая реклама, да еще ларьки с иностранными названиями все заполонили. Как декорация, которая не к месту. В Бухаресте русская фамилия на крыше не выглядела чужой, а в Одессе инородные названия на вывесках раздражают. Но эти размышления пришли потом. А тогда я сидела ошеломленная, немного растерянная.