Книга Нея - Эммануэль Арсан

— Да, обед будет готов к девяти. Мадемуазель нечего беспокоиться.

Мне бы хотелось последовать ее совету, но мадемуазель все же беспокоится. Обратно я везу отца на такси. Когда мы приезжаем в Нейи, вместо того, чтобы войти в дом через вход для слуг, как он обычно делает, я останавливаюсь перед главным входом. Он мгновение колеблется, но следует за мной без всяких возражений, как делает это с самого утра. Я предчувствую его изумление — везде горит свет. Уже сам факт покраски входной двери существенно изменил внешний вид дома.

— Это Жюльенна, папа.

Я представляю наше сокровище, только что открывшую дверь и вежливо приветствовавшую отца: «Добрый вечер, мсье».

Поднял брови, но по-прежнему никаких комментариев. Жюльенна уходит. Отец делает движение, словно собирается последовать за ней на кухню, но я говорю ему:

— Нет, папа, пожалуйста!

И веду в его старый кабинет.

Я испытываю какое-то робкое беспокойство, входя туда, ведь мне было так весело здесь когда-то. Это уже не кабинет, но и не спальня — напротив, как мне кажется, идеальное помещение для состоятельного мизантропа. Я вставила новую дверь и избавилась от всякой мелочи, назначения которой никогда не понимала, перенеся ее в ванную комнату. Его дешевый диванчик заменен хорошей и очень большой кроватью, на которой разбросаны большие диванные подушки. Все подобрано в соответствующих тонах темно-бордового, каштанового и желтовато-коричневого цветов. Я оставила ему только одну из его старых картин, абстрактно напоминающую спокойную жизнь, непритязательную и, как мне кажется, успокаивающую. Не знаю, почему говорю «успокаивающую» — может быть, потому что я ищу некоторого утешения… Во всяком случае, я отобрала и несколько книг. Мне снова стало немного весело, потому что, по-моему, и у отца, и у меня одинаковые вкусы в литературе, что обычно выводило маму из себя. Отец всегда до безумия любил то, что он называл своими глупыми книгами. Но это было просто выражением привязанности, потому что он любит эти книги так, как любят пушистого домашнего любимца: начиная с «Саги о семье Фенуйяр» и кончая «Лакки Льюк», серией романов от Фредерика Сулье до Понсона дю Террайля. Но, насколько я знаю, у него должны быть и его любимые историки и биографы: Сен-Симон, дневник Эстуаля, Босуэлл… Мне кажется, я могла бы наизусть отбарабанить список книг, которые он взял бы с собой на необитаемый остров (а не подталкиваю ли я его к мысли об этом острове?). Также имеется хорошее собрание детективов на английском языке.

Эти детективные романы, на мой взгляд, своего рода тест: в то время, когда отец был наиболее занятым человеком и возвращался измученным из какой-либо деловой поездки, он за один вечер проглатывал увлекательный детектив. Мама, у которой обычно накапливалась целая масса проблем и вопросов по дому, ведению домашнего хозяйства, детским каникулам и так далее, выходила из себя из-за его тихой абсорбционной способности книжного червя.

Отец идет за мной следом. Входит в комнату и с интересом оглядывается, потом его глаза встречаются с моими, и он спрашивает:

— Что это? Что это, Нея?

— Твоя комната.

— Но — я был счастлив, когда…

— Извини, папа, я не показала тебе телевизор. Вот он. Взгляни.

Я привожу в действие скользящую панель, за которой на регулируемом штативе размещен телевизор, что позволяет поворачивать его под углом к кровати и лицом к креслу, стоящему рядом с большим окном в нише комнаты, выходящим на улицу, на каштановые деревья…

— Тебе не нравится?

Отец снова смотрит на меня. Он придвигается ближе и необычно пристально вглядывается в меня. Это совсем не похоже на его прежний взгляд: какое-то новое выражение. В нем вся печаль, которую я чувствовала в нем со времени моего приезда, однако с ясным сознанием и глубиной его прежней манеры поведения.

— Почему ты сжимаешь мне руку, Нея?

— Я оставила в комнате Марселлы все как есть, папа, с телевизором, большим коричневым креслом и твоей кроватью. Единственное, что ты в случае своего возвращения туда обнаружишь, — я тщательно убрала всю комнату, потому что она отдавала затхлостью. Все, как и было… Только для тебя…

Отец ходит взад и вперед по комнате, снимает с полки одну, нет, две книги. Он обнаруживает книгу, о которой часто рассказывал мне с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать или что-то около этого: «Новая наука» Вико, неаполитанского священника восемнадцатого века, в переводе Мишле.

— Антикартезианская[10], смотри, — говорит он мне. — Человек своего времени, однако больше, чем просто человек — человек истины, выступающий против глупого монотеизма[11], ограниченного рационализма твоего Декарта…

— Он не мой Декарт, папа…

— Вико — отец человека науки… Вот почему он назвал это «Новой наукой»… «Новая наука», — с запинкой произносит отец. — Я не знал, что у меня еще сохранилось это издание… Перевод Мишле сделан не очень хорошо, я всегда говорю себе, что однажды я сделаю свой… Было бы так чудесно сделать настоящий перевод «Scienza Nuova»…

Медленно он ставит книгу на место на полку. Несмотря на сквозящее разочарование в его речи, я чувствую, что он полон любопытства, изумленного любопытства, как будто удивляется, что еще жив, еще способен думать. Он подходит к креслу у окна, садится в него и просит:

— Включи телевизор, будь так любезна!

Я поворачиваю телевизор так, чтобы он мог его видеть.

— Совсем неплохо, должен сказать. Как раз правильный угол… Не можешь ли ты выключить теперь…

Он снова встает и открывает дверь, ведущую в ванную.

Она такая же большая, как и его комната, с толстым шерстяным ковром на полу, креслом-качалкой и стеллажом из плексигласа, где лежат несколько журналов. Он направляется прямо к кранам и оценивает их критическим взглядом.

— По наследству! — объявляет с улыбкой.

Это первая его широкая ироничная улыбка, которую я увидела за долгое время.

— Бронза, а? Я бы не простил тебе, если бы ты поставила всякую дрянь. Но мы понимаем в кранах, правда? Вот что обеспечило нам наше состояние…

Он возвращается в свою комнату.

— Но ты не должна была, Нея… Какой смысл? Зачем вытаскивать меня из…

— Вытаскивать, из чего?

— Из моей старой берлоги в Малямпья.

Это он не сказал бы еще несколько дней назад. «Старая берлога в Малямпья» была фразой, произносимой отшельником Пуатье, неудачником, беднягой, чью историю поведал, если не ошибаюсь, Андре Жид в сборнике рассказов, до Второй мировой войны… Это другая книга, которую отец достал мне почитать и которая оказалась поводом для ссоры с матерью, считавшей ее отвратительной… «Старая берлога в Малямпья» — пристанище в ужасе, чтобы защитить себя от ужаса…