Книга Да будет воля моя - Дженнифер Бенкау

Конечно, я был полон надежд. Мне было девятнадцать, и вдруг из облачного неба моей повседневности материализовался дядя, которого я до тех пор знал только из плаксивых ностальгических воспоминаний матери. Богатый дядюшка. Богатый американский дядя — что повысило фактор моей крутизны во много раз. И вдруг этот дядя ни с того ни с сего пришел к мысли: «Еха, та самая толстая сестра в Германии… Кажется, у нее был сын? Может быть, неплохо будет пригласить его, Germanboy[7], сюда, чтобы из него получился настоящий американец?

Зеленый цвет надежды. Наверное, причина была скорее в глазах наблюдателя, чем в самом рассматриваемом предмете. Как бы там ни было, но мне девятнадцать, я одержим мыслью однажды начать писать статьи для «Нью-Йорк таймс», и, соответственно, меня легко было совратить. Возможно, у дяди была маниакальная склонность к саморазрушению. Или он еще не подозревал, кого он привел к себе в дом. Прежде чем я приехал, у него была великолепная жизнь и одна тайна. Однако позже… нет, не хочу забегать вперед.

Томас выглядел так, словно был братом-близнецом моей матери, только он не пытался отпустить как можно длиннее оставшиеся на голове волосы, чтобы умело маскировать места, уже лишенные волос. Хотя он носил лысину не с достоинством, но, конечно, верил, что делает это достойно. Он говорил на трех языках: на польском с немецким акцентом, на американском английском с польским акцентом и по-немецки с американским акцентом. Я с первого нашего разговора спрашивал себя, не путается ли иногда он среди этих языков, но, насколько я знаю, такого никогда не случалось. Его жена Бекки, рослая блондинка, была намного моложе его — ей было где-то за тридцать, но она настолько злоупотребляла косметикой, что выглядела старше. Свою фигуру она поддерживала с помощью капсул, удаляющих жир, кроме того, Бекки ежедневно проводила тренировки в домашнем зальчике для фитнеса с беговой дорожкой, тренажером для кросса и целой кучей устройств, о которых я до сих пор не знаю, как их, черт возьми, использовать, не сломав себе хребет. Если у нее было лишнее время, то Бекки посвящала его христианской женской группе, которая заботилась об одиноких пожилых пенсионерах. Сначала я предполагал, что она делает это, чтобы возвыситься над другими женщинами, их плохим стилем или последствиями слишком обильного питания. Бекки была поверхностной, но очень умной женщиной. Она была на голову выше моего дяди не только ростом, но и умом.

Я всего двадцать минут сидел с ними за столом, когда в первый раз спросил себя: как этот мешок с дерьмом добился всего, что я вижу вокруг? Очень хорошо оплачиваемой работы в финансовом управлении, дома с садом, бассейном и гаражом, машинами «форд» и «вольво». И женой. Я знал дядю Томаса едва три часа и уже был уверен, что он идиот и всего этого не заработал. Не мог заработать.

Здесь было что-то не так.

Я был неопытным завистником. Нет, это чувство мне было совершенно незнакомо, причиной чему была не столько моя мораль, сколько мои эстетические предпочтения. Уже в детстве я был эстетом, а в молодости это лишь усилилось. Я не мог переносить уродливых вещей. Я молча отворачивался, вместо того, чтобы заниматься всякими ужасами и выделять пространство для них в голове, пространство для всего того, чего я не хотел помещать в эту самую голову. Люди считали это хорошим качеством, они хвалили меня за то, что я никогда ни о ком не говорил плохо. Мое поведение было вознаграждено, и я рано (очень рано), до того, как научился самостоятельно завязывать шнурки или правильно писать свою фамилию, научился использовать это в своих целях. Таким образом, я очутился там, будучи совсем неопытным завистником, и мне было трудно отличить это чувство от недоверия. Оба этих чувства стали для меня одним целым, когда я решил проникнуть в тайну, которую скрывал мой дядя Томас. Я не имел ни малейшего представления о том, что мог бы обнаружить, я знал лишь одно: он всего этого не заработал.

И он знал это. Зачем он вызвал меня к себе, пригласил к себе в дом, выделил мне комнату, оплачивал мою частную высшую школу и приказывал жене, чтобы она по утрам вкладывала в мою школьную сумку сэндвичи с индейкой и жареным мясом? Именно мне, от которого можно было ожидать только вопросов. (Ему было понятно, что я хочу изучать журналистику. По чистой наивности я выложил все свои карты, прежде чем понял, в какую игру ввязался.)

Может быть, я излишне задумывался над причинами, которые двигали им, но, в конце концов, я был его единственным племянником. Он рассказывал матери, что они с Бекки долго пытались завести ребенка, а Бекки сейчас задумывалась над усыновлением, но просто не могла на это решиться. Его мнения по этому поводу я так никогда не узнал. Очевидно, они считали хорошей мыслью пригласить племянника-подростка для воспитания в себе родительских чувств. Бекки и Томас привыкли к тому, что все, что они хотят, можно было заказать по каталогу или используя сотни проспектов. Обеды, обувь, сигареты, книги (которые они никогда не читали), одежду, медикаменты, украшения, косметику, парфюмерию, бритвы, домашние приборы (которые они никогда не применяли, поскольку всегда заказывали готовую еду с доставкой на дом), они даже рыбок для аквариума заказывали по каталогу и оплачивали их доставку фирме «UPS».

Можно было себе представить, что Томасу никогда не приходило в голову, что начинающий журналист будет задавать вопросы, ответы на которые приведут к опасным последствиям. Чтобы быть совсем честным — это было даже самым вероятным вариантом. В конце концов, именно его простота убедила меня, что он вряд ли самостоятельно смог бы заработать себе такое состояние.

Тогда мне было совершенно все равно, куда могло завести меня мое расследование. Может быть, я раскрою какое-нибудь преступление и засажу Томаса или Бекки (или их вдвоем) за решетку. Ранний конец американской мечты. Может быть, я просто смогу узнать, каким образом он смог раздобыть себе столько денег, дом, машины и жену. Этого было бы мне достаточно. Мне не хотелось никакого возмездия, мне даже не хотелось каким-то образом навредить им двоим. Зачем? Они мне ничего плохого не сделали. Я жил у них довольно уютно, мог (и должен был) заказывать себе все, что мне было нужно или что я хотел иметь, и у меня было достаточно свободы, которую только может иметь девятнадцатилетний парень в Соединенных Штатах. Я быстро нашел в школе друзей, крутых американских друзей, которые, в свою очередь, считали меня крутым, потому что я был немцем. Они наперебой рвались попасть ко мне домой, и Бекки делилась с нами своими сигаретами. Сначала курила она, потом передавала окурок дальше, моим друзьям. У юношей возникала эрекция, когда их губы прикасались к тому месту, где на фильтре осталась ее губная помада. Бекки это очень забавляло. Это было нашей совместной маленькой забавой, пусть даже она, к сожалению, так никогда и не узнала, что мне было об этом известно.

Девочек с собой я не приводил. Было еще слишком рано. Бекки сожалела об этом, она с удовольствием нагнала бы страху на моих подружек. Томас был обеспокоен: неужели я оказался гомосексуалистом? Он надеялся, что нет, потому что как бы он мог сказать такое соседям?