Книга Все наши ложные "сегодня" - Элан Мэстай

Беда лишь в том, что тогда мне придется расквасить нос именно себе.

Я прохаживаюсь по квартире, в которой, по общему мнению, живу очень давно. Мне надо отыскать роман, о котором обмолвилась Грета, и если он действительно существует, узнать его содержание. Сумбурный набор импульсов, часть которых порождена памятью Джона, приводит меня к молескиновому альбому, лежащему на ночном столике.

Бинго!

Пролистав его, я делаю занятный вывод о том, что с самого раннего детства Джон видел сны о моей жизни. Довольные родители и восхищенные учителя расценивали это как плоды его воображения. Взрослые поощряли Джона, который любил не только рисовать, но и устраивать спектакли. Во время своих доморощенных представлений Джон частенько использовал вместо актеров самодельных кукол. При этом аудитория состояла лишь из младшей сестренки Греты, которая получала в свое распоряжение целую научно-фантастическую мыльную оперу.

Видения посещали Джона одновременно с событиями, которые происходили со мной в моей реальности – к примеру, когда я что-то испытывал, Джон тотчас видел это во сне.

В шкафу я обнаруживаю коробку, плотно набитую рисунками, где эпизоды моей жизни запечатлены пастелью на чертежной бумаге. Там есть и серии комиксов, расположенные полосами, с диалогами в «пузырях» – о моем побеге из дома в двенадцать лет. Как я целовался с Робин Свелтер. Как меня побил ее брат. И суровое лицо матери.

Став постарше, Джон продолжал видеть сны, но уже помалкивал о них. Изредка он рассказывал их Грете, но сестра, достигнув возраста подросткового бунтарства, плевать хотела на родных и пропускала слова братца мимо ушей.

Похоже, Грета отдавала должное разумному философскому принципу, согласно которому во вселенной нет ничего скучнее, чем чьи-то сны.

Сновидения никогда не прерывались, но в период перехода юности к взрослой жизни Джон почти не придавал им значения. Однако очевидно, что на этом этапе урбанистические ландшафты из его видений продолжали вдохновлять парня, который решил посвятить себя архитектуре. Забавно, но именно сны в значительной степени повлияли и на его эстетическую концепцию. Но Джон не знал, что копировал мой мир. Он просто считал себя гением.

Четыре месяца назад что-то изменилось – Джон увидел кошмар, в котором его мать умерла после несчастного случая, сбитая летающим автомобилем. Он проснулся в холодном поту и звал ее в слезах. Конечно, его родная мать была жива-здорова. Но память – яркая, болезненная, неистребимая – накрепко засела в нем.

Он начал записывать свои сновидения в альбоме для эскизов. Джон постоянно держал его рядом с кроватью, чтобы, проснувшись, сразу зафиксировать на бумаге увиденное, прежде чем сон потускнеет и станет недоступен для анализа. Я удивленно просматриваю страницы, заполненные убористым почерком Джона. Выясняется, что он успел зарегистрировать почти все мои разговоры с отцом и Пенелопой. Он даже умудрился записывать мысли, которые крутились у меня в голове, хотя я ни разу не произнес их вслух.

Мои наблюдения, озарения, подробности моей жизни – все они верны!

Видимо, Джон решил, что подсознание диктует ему повествование, которое ему суждено написать. Это и стало его «романом» – моя жизнь на протяжении нескольких месяцев после смерти матери.

Но Джон не приступил к сочинительству, хотя и создал файл с сюжетной линией на своем ноутбуке. Более того, именно этим Джон и занимался во время короткого перерыва на стройплощадке – вплоть до того мгновения, когда он рухнул в припадке, бранясь и хватаясь за все, что попадется под руку.

Что он написал, вы уже прочитали: я поместил синопсис в главах сорок три и пятьдесят пять.

А что еще я мог сделать?

66

Я вырос единственным ребенком в семье, и поэтому обретение взрослой сестры, которая вроде бы знает меня – или того меня, кем, по ее убеждению, я являюсь, – кажется мне полным абсурдом. Вся чушь, происходящая со мной, страшно бесит ее, однако она принимает мои выкрутасы как само собой разумеющееся.

Прежде мне никогда не доводилось разговаривать с женщиной примерно моего возраста и не тревожиться из-за того, что я могу ляпнуть нечто невразумительное или непристойное. Даже якшаясь с девицами, которые не интересовали меня, я всегда хотел, чтобы они находили меня привлекательным.

Зато с Гретой ничего подобного на происходит, и поначалу это ставит меня в тупик. Но ведь у меня нет системы отсчета для оценки динамики подобных отношений, правда? Я никогда не чувствовал безусловной привязанности, которая связывает кровных брата и сестру: мой семейный опыт ограничивался лишь общением с биологическими родителями.

Я разбираюсь в нахлынувших на меня воспоминаниях Джона и постоянно встречаю там Грету: она присутствует во всех событиях, которые сделали меня тем, кто я есть, или тем, кто он есть. В конце концов, меня начинает мучить вопрос: не мог ли я на протяжении всей жизни быть, в некотором роде, сексистом?

Дело, в общем, житейское, но, просматривая первые главы своего повествования, я понял, что испытал бы неловкость, если бы их прочитала Грета. Это, в частности, относится и к моему рассказу о том, как я увидел Пенелопу голой, и к тому, как я, после смерти матери, переспал со своими бывшими. Я не пытаюсь оправдаться в своих неуважительных высказываниях о женщинах… но свои «мертвые зоны» очень трудно распознавать, верно?

Часть проблемы состоит в том, что этот мир представляет собой отстойник женоненавистничества, мужского доминирования, совершенно безумных систем гендерных взаимоотношений, которые превалирующая часть населения редко воспринимает в штыки. Там, где я родился, равенство полов является нормой. И я говорю не только о таких фундаментальных понятиях, как равенство в оплате труда. Я имею в виду, что в восприятии мужчин и женщин с точки зрения политики, экономики и культуры нет принципиальной разницы. В моей реальности общественный статус не зависит ни от гениталий, ни от цвета глаз.

Это также означает, что некоторые вещи нашего мира ввергли бы вас в состояние шока. Допустим, в моем мире, когда пара расстается, считается хорошим тоном предложить бывшему партнеру локон своих волос, чтобы он смог заполучить ваш клон, которого он или она могут использовать как заблагорассудится, дабы скрасить расставание. У вашей генетической копии отсутствует сознание: она создана просто для осуществления элементарных физиологических функций. Ну, скажем, для сексуального удовлетворения. А когда бывший переживет утрату, живая кукла будет превращена в биомассу и возвращена изготовителю для дезинфекции. Возможно и повторное применение клона. Понимаю, что вам такое покажется дикостью, но для нас это – банальная обыденность.

Именно поэтому самоуничижительная преданность моей матери по отношению к моему отцу и толкнула меня на скользкую дорожку.

Конечно, я хотел занять место в фокусе ее внимания, но суть в другом! Отец не очень-то и нуждался в ее самопожертвовании. Пока мама была жива, он ее почти не замечал, как, впрочем, и меня. Для такого образа жизни не существовало никакой иной причины, кроме сознательного выбора. А в конечном счете обслуживать отца оказалось даже труднее, чем жить по-иному…