Книга Третьяков - Лев Анисов

В Архангельском храме показал он Вере Николаевне две старинные иконы огромного размера: одну, стоящую у южной стены, Печерския Божия Матери, другую — архангела Михаила.

Поклонились праху Кузьмы Минина. Отвесили низкие поклоны гробницам святителей в погребальном склепе Нижегородского собора.

По выходе из храма заговорили о подвиге Минина.

— Ему ведь явился образ преподобного Сергия Радонежского, — сказал Жегин. — Он и подвиг его на ту пламенную речь перед народом. Помните, сказал он: «Буде нам похотеть помощи Московскому государству, и то нам не пожалети животов своих, да не только животов своих, и дворы свои продавати, и жены и дети закладывати, и бить челом, чтобы кто вступился за Православную и был у нас начальником».

Помолчали.

— И в какую роковую минуту совершилось спасение! — произнес Тимофей Ефимович. — Когда уже все казалось погибшим, когда последние воеводы, ради неустройства, отступили от полоненной Москвы и великий исповедник патриарх Гермоген довершал в темнице свое страдальческое поприще. Тогда по гласу Минина и возбужденного им князя Пожарского поднялась земля низовая и за нею устремилась вся Русь, к спасению первопрестольной столицы нашей.

Спустившись с высокой горы по гребню волжского откоса, увидели издали белые стены и храмы пустынной Печерской обители.

— Бывал я у преосвященного Иеремии, он ныне здесь на покое, — сказал Жегин. — У него, знаете ли, украли как-то карманные часы, зрительную трубу и несколько золотых монет, и знаете, что сказал этот мудрец? Этот случай нисколько не огорчил его. А слова его были следующие: «На что мне все это? В трубу смотрел я на отдаленную суету людскую, а мне лучше смотреть внутрь себя. Часы служили для указания времени, а пора уже мне готовиться к вечности. Деньги я отложил для своего погребения; теперь, когда ничего уже нет у меня, надеюсь, что похоронят и помянут меня даром». Впрочем, скоро вора поймали. Это был истопник монастырский. Все украденное вернули Иеремии. И что он сделал? Он не только простил вора, но и просил его не преследовать. Сам проводил его до ворот и отпустил с миром.

В Нижнем Новгороде сели на пароход и поплыли вниз по Волге. Павел Михайлович не расставался с биноклем, любовался окрестностями и не скрывал своего восхищения от увиденного.

— Веруша, Тимофей Ефимович, вы посмотрите, какие дивные места, — говорил он, передавая бинокль спутникам и указывая на то или иное прибрежное селение, окруженное густыми лесами.

В нем жил художник. Павлу Михайловичу было присуще какое-то особенное, обостренное чувство красоты. Казалось, и жизнь его подчинена одному — служению прекрасному, в чем бы оно ни выражалось. Он умел не только найти и высоко ценить красоту, но и помогал близким острее почувствовать ее.

Заходило солнце, заметно свежело, вода в реке меняла свой цвет. Темнел лес на берегу, а путники не покидали палубы, любуясь увиденным. Лишь когда занимался туман, перебирались в каюты.

19 августа миновали Васильсурск.

— Вот скажу я вам, — в задумчивости заметил Третьяков, когда за поворотом открылись лесные дали, — человек мечется, терзается, а в природе все покойно, осмысленно. В невозмутимом порядке исполняют небо и земля законы своего Творца.

Во все время путешествия не переставали удивляться неповторимости, уникальности каждого уголка и боялись пропустить что-либо интересное, а тем более проспать. Так, например, 20 августа, когда показались Жигули, поднялись в пять часов, чтобы не пропустить красоты.

Занималось солнце, таял туман на реке, открывая высокие горы, поросшие вековыми деревьями. Оторваться от их созерцания было невозможно.

Наконец приплыли в Саратов, город купеческий, уютный, нарядный. Прямые улочки взбирались на гору. В Саратове были как дома. Сады полны яблок. Гости. Прогулки.

Одно пребывание на пристани чего стоило.

«Никогда мне не приходилось увидеть сомов, такие живые рыбы, черные, с усами. Громаднейшие осетры в два аршина просто поразили меня, и при нас вынимали их из садка, разрубив сначала голову, — записывала в дневнике Вера Николаевна, — … иначе не сладить с ним и могут получить сильные удары от него. После того пошли пешком на Соколову гору. Она выше всех гор, которые окружают Саратов, и какой удивительный вид получили мы оттуда! Степи за Волгой представились нам, и не видели мы конца им. Ни одна местность за границей не имела подобного характера…»

— Вот она — матушка Россия, — невольно вырвалось у Веры Николаевны.

— То-то же, — шутливо отозвался Тимофей Ефимович.

День свадьбы — 22 августа — отметили у Жегиных.

Вспоминая поездку, смеялись рассказу Веры Николаевны о даме, сопровождавшей их на пароходе, которая все время удивлялась, зачем Вера Николаевна тратит деньги на пустое путешествие, когда можно их потратить на наряды.

Из Саратова отправились в Воронеж. Тарантас катил по жаркой пыльной степной дороге.

Проехали Грязи, Воронеж, Липецк, Елец, Орел…

Менялись лошади, ямщики, окрестности. Удивляли красотой древние города и большие расстояния между ними.

В Орле нечаянно встретились с К. Солдатенковым, направлявшимся в Крым. Сели в поезд, обмениваясь новостями.

— Что там пишут газеты? — поинтересовался Павел Михайлович (шла Франко-прусская война). — Несколько дней не имеем никаких известий.

— Голубчик вы мой, — отвечал Солдатенков, — последние известия весьма интересны. Французская армия с императором Наполеоном Третьим и маршалом Мак-Магоном сдалась в плен под Седаном. Пруссаки вот-вот войдут в Париж. Мак-Магон умер, Наполеон жив.

Принялись обсуждать возможности обеих сторон…

Миновали Харьков. Осмотрели Таганрог, наводненный иностранцами и забитый пылью. В Таганроге навестили вдову Н. В. Кукольника, Павел Михайлович попросил разрешения ознакомиться с портретом литератора, написанным К. Брюлловым. Амалия Ивановна охотно разрешила. В 1877 году Третьяков приобретет этот портрет.

Сели на пароход и поплыли по Азовскому морю.

В Керчи осмотрели местный музей, поднялись на гору Митридат, наблюдая за темно-синим морем. На пристани их поразили своим видом крестьяне, пришедшие к отходу судна. Вера Николаевна даже записала в дневнике: «Смотрели, смотрели мы с Пашей — не могли наглядеться, так пожалели, что нет живописца, который мог бы нарисовать некоторые группы стоявших на пристани мужиков».

В Феодосии, прямо на пристани, их подхватил Василий Никитич Рукавишников и увез к себе пить чай. (Сын Рукавишникова был женат на сестре Веры Николаевны.) По дороге завернули к И. К. Айвазовскому посмотреть его новую картину «Каир».

Вечером 7 сентября пароход прибыл в Севастополь. Наутро Третьяковы отправились бродить по местам сражений. Карабкались на Малахов курган, вспоминали и восхищались его героическими защитниками.

Побывали в Ливадии. «Не встретив ни души в доме, т. е. во дворце, мы самым семейным образом прогуливались, шаля, поя песенку „В селе малом Ваня жил“. Этим я вспомнила мою семью, моих дорогих девчушек, и Павлушечка при этих воспоминаниях приятно улыбался».