Книга Танго в стране карнавала - Кармен Майкл

Обильно выпив за счет двух японских туристов, которые до отказа забили карты памяти в своих аппаратах кадрами, на которых Фабио, одетый во все белое, бренчал на кавакинью, мы расположились на площадке лестницы Селарона. Художник, обычно малообщительный, неожиданно присоединился к нам, и Фабио все более возбужденно стал рассказывать о событиях, происходивших в баре неделю назад.

— Музыка вернется к людям, они еще услышат ее! — восклицал мой друг, потрясая бутылкой кашасы в одной руке и высоко вздымая кавакинью, которую держал в другой.

Но Селарон только плечами пожал, мол, она их и не покидала, и направился к сидящим выше на лестнице пьяницам, которые радостно обступили своего короля.

— А я говорю: долой буржуазию, долой помещиков и их грязных маленьких счетоводов-чиновников. Музыку людям! Пиво людям! — кричал Фабио.

— Пиво народу, — эхом отзывались алкаши.

— Музыку людям!

— Пиво народу!

Это была только вторая пятница лета, а мы остались без работы. В Лондоне или Сиднее потеря единственного источника дохода за пару недель до Рождества могла бы стать причиной для депрессии, но здесь, в Рио, такой озабоченности не ощущалось. Напротив, это воспринималось почти как благословение. Бразильцы (и представители богемы не исключение) вообще воспринимают необходимость выполнять какую бы то ни было работу в летнее время как тяжкую повинность, которая не стоит затраченных усилий, пусть даже она неплохо оплачивается.

— Но как же ты и другие музыканты собираетесь выживать? — искренне беспокоилась я.

— Будем голодать, — ответил Фабио, с трагическим видом прикрывая глаза ладонью.

— Ой, нет… — начала я.

Он, видя мою тревогу, округлил глаза и отрицательно замотал головой:

— Расслабься. Не волнуйся так. Всё будет в порядке. Это же лето. К следующему уик-энду на банановых деревьях вырастут деньги. В сточных канавах потекут реки золота. Мед и манна будут падать с неба. Моя дорогая, мы богаты. Мы будем богаты. Мы будем богаты!

— Я тебя не понимаю, — ответила я, растерянно улыбаясь. Откуда им взяться-то, этим сказочным богатствам? Он что, имеет в виду ничтожный остаток моей премии или надеется на то, что можно будет сыграть на разнице между обменными курсами фунта и бакса? Или мы кого-то ограбим? А может, мне придется валяться в ножках у отца, умоляя дать денег в долг? Но Фабио лишь покровительственно поцокал языком и указательным пальцем приподнял мне подбородок, чтобы поцеловать в нос.

— Лето — туристический сезон, любовь моя! — Он запрокинул голову и беззаботно рассмеялся, повторяя снова и снова: — Начинается туристический сезон.

В ту пятницу, ближе к вечеру, переулки Лапы наполнились новыми туристами, сезонными маландру и скучающими детками из богатых районов Рио. Вдоль тротуаров выстроились ярко освещенные палатки, где торговали блинчиками из тапиоки, кебабами, жаренным на гриле сыром, маракуйями, кайпириньей с ананасом, медовой кашасой в пластиковых тюбиках и главным для лета продуктом — пивом «Скол». На улицах встречалось много знакомых лиц. Уинстон Черчилль околачивался близ арок, шлюхи — снаружи на лестницах, и все улыбались и махали новоприбывшим, будто персонажи «Маппет-шоу». Вот они допели песенку, которой открывается шоу: «Давайте-ка начнем, пора!», — и скандинавские блондинки рука об руку выступили с растаманами цвета эбенового дерева, чьи жены на другой стороне улицы весело переговаривались и кокетничали с группками отвязных английских парней. Одинокие немцы, буквально околдованные чернокожими женщинами, кучковались перед «Та’ На’ Руа», а разведенные толстухи англичанки средних лет прикидывались, будто и не думают платить за выпивку двадцатилетних жиголо, сидящих рядом с ними.

Летом в Лапе все вели себя как шлюхи, даже если в другое время таковыми не были. Слишком уж это было прибыльно, слишком велика награда, слишком заманчивы легкие деньги. К тому же можно было даже наткнуться на кого-то, кто окажется хорош в постели, или и того лучше — кого-то, кто предложит жениться. Цены варьировались — от оплаты услуг дантиста до бесплатного ужина в Леблоне, и почти все туристы делали вид, что они не платят за любовь. Честнее всего описал свой подход мой американский друг, просто сказавший: «Я приехал трахаться».

В начале того лета я еще пыталась как-то блюсти нравственность туристов, которых встречала, и предостерегала их от мерзких жиголо, но мои предупреждения только нагоняли тоску, а это означало, что они переставали оплачивать выпивку кому бы то ни было, в том числе и мне, так что в конечном счете я сдалась и оставила их в покое. Да и вообще, где и когда отпуска и курорты воспринимались всерьез? Кто я такая, чтобы разрушать здешнюю идиллию, ломать людям кайф, мешая им представлять, что они попали в киносказку с пальмами, только на том основании, что ловкий маландру из Лапы бессовестно обвел меня вокруг пальца?

С тех пор я просто на пару с Фабио выслушивала рассказы десятков ирландских/английских/немецких парней/ девушек о том, как они обнимались с Холли Берри или с Уинстоном Черчиллем, и кивала с притворным удивлением, когда они говорили: «Я думал(а), это всего лишь курортный роман, но прошлой ночью он(а) сказал(а) мне, что влюблен(а) в меня».

Конечно, в таких условиях было трудно не усомниться хоть чуть-чуть и в собственном партнере. Будь он даже святым, как выразилась однажды Карина: «Дело не в твоем мужчине, а в других женщинах». Правда заключалась в том, что у меня, так или иначе, не было никаких гарантий. В психическом и эмоциональном смысле я находилась на неизведанной территории, причем касалось это не только бразильцев, но и меня самой.

Я начинала смутно представлять, что ощущает беженец из консервативной религиозной державы, приехавший в такую либеральную страну, как Австралия: болезненный процесс осознания того, что весь драгоценный «культурный багаж», который вы привезли с собой, был просто навязан вам Церковью и государством, а затем — избавление от всех этих ценностей в пользу исключительно личностных. Я надеялась, что избавилась от чего-то подобного. В идеальном мире я бы преобразилась в жизнерадостную, чувственную исполнительницу самбы, не утратив при этом таких весьма дорогих моему сердцу качеств, как честность, верность и благоразумие. Но на деле, разумеется, я сильно рисковала, что вместо этого стану коварной и расчетливой авантюристкой, да к тому же так и не научусь танцевать! Я оказалась на ничьей земле. Просить совета у друзей или родственников было бы бессмысленно. Для них действовала система ценностей, не имевшая никакого отношения к Рио-де-Жанейро. Я могла положиться только на инстинкт, а он, проявляя полное пренебрежение к моему благополучию, подсказывал мне, чтобы я оставалась там, где и была.

В канун Нового года все было готово для того, чтобы приступить к восьминедельному периоду потворства и потакания самым необузданным и невероятным своим капризам. Бразильцы подготовились настолько, насколько это вообще было в их силах. Их кожа сияла роскошным тропическим загаром, целлюлит куда-то исчез, морщинки на лицах разгладились, дела и трудовые обязательства были приостановлены, а отношения в браке охладели и свелись к одному телефонному звонку в неделю: «Мне понадобится квартира, дорогая». Все били копытами и грызли удила, предвкушая полтора месяца пьяного гедонистического безумия, и ничто на этой земле — ни гражданская война, ни эпидемия смертельной болезни, ни даже проигрыш в футбол — не могло бы их остановить.