Книга Русская революция в Австралии и "сети шпионажа" - Юрий Артемов

Доведенный до крайности, 6 мая 1921 года Симонов написал Чичерину: «Мне неприятно повторять тот же самый вопрос, вопрос финансовый, но я вынужден…». Подчеркивая, что он «в состоянии гораздо больше работать», если ему не придется каждый день думать о хлебе насущном, Симонов указывал на то жалкое, плачевное состояние, в котором оказался советский представитель в Австралии, подошедший к самой грани нищеты. Строки письма выдают отчаянье человека, который перестал стесняться, описывая свое незавидное положение. «Весь оборвался, а заменить ничего я не в состоянии. Износился так, что практически скоро будет не в чем выходить на работу… Я тянусь так без средств уже почти три с половиной года… Тянусь изо дня в день, ожидая, что что-то вот-вот получится»[309].

Отмечалось, что помещение, в котором находится консульство, совершенно не приспособлено для этого. «Можете представить, что у меня за контора за 13 шиллингов, 6 пенсов в неделю в Австралии». Она расположена далеко от торгового центра города и «крупных торговцев» и маклеров, «у которых имеются сведения о состоянии рынка», туда «не затянуть». Симонов жаловался на то, что у него нет «даже порядочной пишущей машинки, уже не говоря о машинистке», и ему самому приходиться разбирать корреспонденцию, которой «уйма». Он задолжал 500 фунтов, больше одалживать не может и не знает, на что жить[310].

Он просил Чичерина внести ясность в его положение и «что-нибудь сделать немедленно… Или снабдить меня финансами, или указать, как поступить». «Если находите, что, быть может, здесь больше нет особой надобности содержать консульство, то прошу сообщить, дабы я знал, что ответственность с меня снята»[311].

15 июня 1921 года Симонов пишет очередное и на этот раз последнее письмо наркому иностранных дел. Оно было еще более эмоциональным и острым, нежели предыдущие. Пренебрегая условностями дипломатического стиля, Симонов написал без обиняков: «В эти три с половиной года я находился в гораздо худшем положении, чем самый последний рабочий в Австралии… Делается досадно и больно, и совершенно опускаются руки… Сознаю, что я теряю свою трудоспособность… Часто встаю утром и не знаю, буду ли иметь возможность иметь завтрак… Жду каждый момент, что вот-вот буду выброшен из моей квартиры или моя контора будет закрыта, потому что мне нечем будет платить за аренду»[312].

Конец главы

Было невероятно обидно. Ведь во второй половине 1920 – начале 1921 года многое стало налаживаться, во всяком случае, появились признаки этого. Установились контакты в консульском корпусе, в деловых кругах. Его принимали министры, относились к нему уже не как к возмутителю спокойствия, а как к человеку более или менее солидному. Перестали донимать по пустякам, перехватывать корреспонденцию, гарантировали неприкосновенность денежных переводов. Премьер-министр Хьюз, отвечая на запрос члена парламента от Лейбористской партии, подтвердил, что «финансовые поступления на имя Симонова из Советской России не будут изыматься»[313]. Жаль, что самих поступлений не было и, судя по всему, они не предвиделись.

«С начала 1921 года, – характеризовал Симонов изменившуюся обстановку, – по-видимому, даже буржуазия перестает придавать значение газетной травле против меня, и многие из деловых людей разыскали мое консульство и обращались со всевозможными деловыми предложениями, о чем я сообщал регулярно… С правительством также были установлены регулярные сношения, хотя вся корреспонденция адресовалась мне лично, а не как консулу официально»[314].

Если бы не позиция Москвы, которая не давала денег, толком не желала общаться, ни единым словом не похвалила за усилия по созданию КПА, не поддержала, не приободрила, разве стал бы он готовиться к отъезду? Но теперь все чаще приходили в голову мысли о неизбежности такого исхода.

Прежде он не раз собирался покинуть Австралию, и это не было проявлением малодушия, бегством или предательством. Сначала в 1917-м, вместе с Ф. А. Сергеевым. Но пришлось остаться, чтобы организовывать репатриацию других товарищей и обеспечивать работу СРР. Потом отъезду препятствовали местные власти, потом опасного смутьяна бросили за решетку. После тюрьмы показалось, что все пойдет на лад, но иллюзии быстро развеялись. Рушились надежды, он был загнан в угол и держался из последних сил.

Симонов неоднократно выяснял у коллег-консулов возможность предоставления ему визы для переезда в Россию. У норвежца, шведа, японца, итальянца… Как и в вопросе с репатриацией обычных эмигрантов все упиралось в разрешение австралийского правительства. «Сочувствую… но не располагаю возможностями что-либо сделать», – отвечал норвежец 25 марта 1919 года[315].

Только с улучшением международной ситуации у консула появился шанс отбыть из Австралии. Наряду с хлопотами в связи с организацией массового отъезда соотечественников он резервирует для себя каюту на пароходах «Ллойд Сабано» и «Орвиетто». Денег у него, как всегда, не водится, и он просит Гроссарди помочь купить билет со скидкой или получить его бесплатно. Пишет, что «вероятно, судоходной компании было бы выгодно предоставить место на своем корабле отъезжающему советскому консулу»[316]. Гроссарди был рад помочь, учитывая стремление Симонова способствовать развитию торговых отношений между Россией и Австралией через Италию[317].

Ему предоставили каюту первого класса[318]. Речь шла об «Орвиетто», именно этот корабль упоминался в письме Симонова министру внутренних дел от 24 декабря 1920 года. Он просил, чтобы ему разрешили отплыть 29 декабря, в канун нового, 1921 года и подчеркивал, что это было бы «к выгоде всех заинтересованных сторон»[319]. Каких именно? Наверное, имелись в виду и австралийские власти, которые избавились бы от человека, досаждавшего им вот уже несколько лет, и советские, равнодушные к непризнанному консулу. Да и сам Симонов сбросил бы с себя тяжелый груз ответственности за судьбы соотечественников, за будущее советско-австралийских отношений.

Министр не возражал, но возникло другое препятствие. «Орвиетто» шел с заходом в Порт-Саид, где предстояла пересадка на другое судно. Значит, Симонову пришлось бы на какое-то время выйти на египетский берег. В этой связи он попросил министерство внутренних дел договориться с египтянами о соответствующем разрешении, но получил отказ. Его поставили в известность, что в Порт-Саиде есть русский консул, и все организационные вопросы пусть он берет на себя. Проблема заключалась в том, что этот консул представлял прежнюю русскую дипломатическую службу, и заниматься советским дипломатом вряд ли бы захотел[320]. Симонов объяснил это министерству внутренних дел. Отъезд был отложен.