Книга Рейс на эшафот - Май Шёвалль

— Итак, — сказал он. — Прежде всего мне хотелось бы знать, что ты имеешь в виду под словами «в последнее время». Когда ты сказала, что в последнее время он предпочитал ходить с оружием.

— Помолчи немного, — сказала Оса и через несколько секунд добавила: — Подожди.

Она подтянула колени к груди, обхватила ноги руками и замерла. Кольберг ждал. Ему пришлось ждать минут пятнадцать, и за все это время она ни разу не посмотрела на него. Наконец она подняла взгляд.

— Итак, я тебя слушаю. Как ты себя чувствуешь?

— Не лучше, но немножечко по-другому. Можешь спрашивать. Я отвечу на любые вопросы. Я только одно хочу знать.

— Что именно?

— Ты все мне сказал?

— Нет, — ответил Кольберг, — но сейчас я это сделаю. Я вообще пришел сюда потому, что не верю в официальную версию, будто бы Стенстрём случайно оказался одной из жертв убийцы-психопата. И независимо от твоих заверений, что он не изменял тебе, или как там это называется, и причин этой твоей уверенности, я не думаю, что он оказался в автобусе просто так, ради удовольствия.

— А ты как считаешь?

— Что ты с самого начала была права, говоря, что он работал. Что занимался служебным делом, но по каким-то причинам не говорил об этом ни тебе, ни нам. К примеру, он мог долгое время за кем-то следить, и этот человек в отчаянии убил его. Лично я, конечно, считаю эту версию малосостоятельной. — После короткой паузы Кольберг добавил: — Оке очень хорошо знал искусство слежки. Ему это нравилось.

— Я знаю, — сказала она.

— Следить можно двумя способами, — продолжал Кольберг. — Можно ходить за кем-нибудь так, чтобы это не было заметно, — если хочешь узнать о его намерениях. Либо делать это совершенно открыто, чтобы привести преследуемого в отчаяние, вывести его из себя и заставить выдать себя. Стенстрём владел обоими способами слежки лучше кого-либо из нас.

— А кроме тебя, кто-нибудь думает так же? — спросила Оса.

— Да. По крайней мере, Мартин Бек и Меландер, — Кольберг почесал затылок и добавил: — Но в моих рассуждениях много слабых мест. Не стоит больше на них останавливаться.

— Ну так что же ты хочешь знать?

— Я и сам толком не знаю. Нам нужно многое уточнить. Мы не все понимаем. Что ты, например, имела в виду, когда говорила, что в последнее время он предпочитал ходить с пистолетом; что, ему это нравилось? Когда это — в последнее время?

— Когда четыре года назад я познакомилась с Оке, он был мальчишкой, — спокойно сказала она.

— Что ты имеешь в виду?

— Он был робким и наивным. А три недели назад, когда его убили, он уже был взрослым. И этот рост произошел главным образом здесь, дома, а не на службе, у вас. Когда мы в первый оказались в постели, пистолет был последней вещью, которую он снял с себя.

Кольберг в недоумении приподнял брови.

— Потому что он остался в рубашке, — добавила она, — а пистолет положил на ночной столик. Я просто остолбенела. Тогда я еще не знала, что он полицейский, и думала, что за ненормального пустила к себе в постель. — Она внимательно посмотрела на Кольберга. — Тогда между нами еще не было любви. Но я уже почти влюбилась. Потом я все поняла. Ему было двадцать пять лет, а мне только-только исполнилось двадцать. Но если и можно было кого-то из нас считать взрослым, зрелым человеком, то меня. Он ходил с пистолетом и сам себе казался этаким смельчаком. Он был мальчишкой, и вид голой женщины, с глупым видом уставившейся на мужчину в рубашке и с пистолетом, казался ему невероятно забавным. Потом он вырос из этого, но к пистолету успел привыкнуть. Кроме того, он очень любил огнестрельное оружие… — Она замолчала и внезапно спросила: — А ты храбрый? Мужественный?

— Не особенно.

— Оке был трусоват, хотя делал все, чтобы перебороть себя. Пистолет придавал ему уверенности.

Кольберг сделать попытку возразить.

— Ты сказала, что он повзрослел. Но с профессиональной точки зрения этого сказать нельзя. Хотя бы потому, что позволил выстрелить себе в спину тому, за кем следил. Поэтому я и сказал, что мне трудно в это поверить.

— Вот именно, — согласилась Оса Турелль. — И я в это решительно не верю. Тут что-то не так.

Кольберг немного подумал и сказал:

— Остаются факты. Он чем-то занимался. А чем именно, мы не знаем — ни я, ни ты. Так?

— Да.

— Может, он как-то изменился? Незадолго до того, как это произошло?

Она подняла руку и пригладила волосы.

— Да, — наконец ответила она.

— Как именно?

— Это нелегко описать.

— А эти фотографии имеют какое-то отношение к перемене, которая с ним произошла?

— Да, самое прямое. — Она взглянула на фотографии. — Об этом можно говорить только с тем, кому полностью доверяешь. Не знаю, чувствую ли я к тебе такое доверие. Но я все же попытаюсь.

У Кольберга вспотели руки, он вытер их о свои брюки. Они поменялись ролями. Теперь она была спокойна, а он нервничал.

— Я любила Оке. С самого начала. Но в сексуальном плане мы не очень подходили друг другу. У нас были разные темпераменты и запросы. — Она испытующе посмотрела на Кольберга. — Можно, однако, научиться быть счастливым. Тебе известно об этом?

— Нет.

— Мы с Оке являемся доказательством этого. Мы научились. Полагаю, ты понимаешь, что я имею в виду.

Кольберг кивнул.

— Бек не понял бы меня, — сказала она. — Я уж не говорю о Рэнне или ком-либо другом. — Она пожала плечами. — В общем, мы научились. Мы подстроились друг под друга, и нам было хорошо.

Кольберг на несколько секунд перестал слушать. Вот альтернатива, о существовании которой он никогда не задумывался.

— Это было нелегко, — продолжала она. — Я должна тебе это объяснить, потому что если не сделаю этого, то не сумею объяснить, как именно переменился Оке. Но даже если я расскажу тебе массу подробностей из нашей личной жизни, неизвестно, поймешь ли ты. Но надеюсь, что поймешь. — Она закашлялась. — Я слишком много курила в последние недели.

Кольберг почувствовал в ней перемену. Он улыбнулся. Оса Турелль тоже улыбнулась, немного грустно, но все же.

— Ладно, — сказала она. — Чем раньше покончим с этим, тем лучше. Я, к сожалению, робкая. Странно, правда?

— В этом нет ничего странного. Я тоже ужасно робкий. Робость вообще связана с повышенной чувственностью.

— До знакомства с Оке я считала себя почти нимфоманкой или ненормальной, — торопливо начала Оса. — Потом мы влюбились и подстроились друг под друга. Я очень старалась. Оке тоже. И нам это удалось. Нам было хорошо, лучше, чем я могла мечтать. Я забыла, что более чувственна, чем он; вначале мы пару раз поговорили об этом, а потом уже никогда. В этом уже не было необходимости. Мы занимались любовью, когда ему хотелось, другими словами, один-два, максимум три раза в неделю. Это приносило нам удовольствие, и ничего другого мы не желали. Поэтому мы не изменяли друг другу, как ты это назвал. И тут…