Книга 1000 белых женщин. Дневники Мэй Додд - Джим Фергюс

Дичь удалась на славу: я нашпиговала тушки нежным диким луком и травами, собранными во время идиллической прогулки по прерии. Спасибо нашим индейским товаркам за науку: я стала узнавать многие съедобные растения.

Нам впервые довелось провести время по-настоящему вдвоем, и, я думаю, мы оба слегка стеснялись. Наконец, я придумала способ обойти постоянное замешательство из-за того, что мы не понимаем язык друг друга – надо было просто позабыть об этом. И я без умолку болтала с Маленьким Волком по-английски, – говорила все, что приходило в голову, ведь раз он меня не понимает, то какая разница? Прошлой ночью я поведала ему всю свою историю – про Гарри, наших детей и жизнь в лечебнице. Про отца, мать, сестрицу Гортензию. Я рассказала ему про капитана Бёрка. Словом, выложила все – и у меня появилось странное ощущение освобождения, оттого, что моя история больше не лежит на душе мертвым грузом. Маленький Волк терпеливо слушал меня, точнее, делал вид, что слушает, даже не понимая, – он смотрел на меня так, будто понимал, время от времени кивая, и, в конце концов, даже тихо ответил что-то на собственном языке, хотя, разумеется, я не поняла ни слова. Вот так мы полночи просидели у костра за разговорами – я по-английски, он по-шайеннски. Правда, Маленький Волк говорил намного меньше – вождь вообще человек немногословный – и я убеждена, что он тоже рассказывал мне о своей жизни, потому что иногда он говорил вполне оживленно. Я внимательно слушала, стараясь догадаться о значении хотя бы нескольких слов, понять в целом, о чем он говорит, но оказалось, что, если позволить звукам словно обволакивать тебя, а не пытаться расшифровать их, то лучше поймешь другого. Вот так у нас возникло удивительное взаимопонимание: думаю, если мы оба будем говорить то, что у нас на сердце, мы поймем друг друга – не умом, так сердцем…

Этим утром вождь рано-рано ушел на охоту, и я пользуюсь его отсутствием, чтобы написать в дневник. Прекрасное утро, птицы весело поют в тополях. Мне хорошо и тепло в бизоньей накидке, а когда солнце поднимется выше и воздух согреется, я спущусь к воде и искупаюсь…

Но Господи, какая жуткая у меня была встреча! Даже руки трясутся, я едва могу держать карандаш… Вскоре после того, как я дописала предыдущий абзац, я пошла к ручью. Там я с радостью обнаружила заводь, образованную горячими источниками. От воды исходил пар, и когда я попробовала ее носком ноги, ощутила приятное тепло. Наверное, мой муж нарочно выбрал это место для лагеря из-за близости этой природной «ванны».

Я разделась – теперь я всегда раздеваюсь догола, когда хочу искупаться, отбросив ложную стыдливость, потому что для туземцев нагота является естественным состоянием. И вошла в пруд, нежась в теплой воде идеальной температуры, которая слегка пахла серой. Потом улеглась на спину и стала покачиваться на волнах в состоянии абсолютного покоя.

Вдруг меня охватило неприятное чувство, что здесь кто-то есть и за мной наблюдают. Я неподвижно лежала в воде, сердце мое забилось от страха – еще не осознанного, но, тем не менее, искреннего. Наконец я села в воде, прикрыв ладонью грудь и судорожно озираясь. И тут я увидела его: неподвижно, как зверь, на корточках сидел человек, если его можно было так назвать – более жуткого существа мне еще не доводилось видеть. Длинные спутанные волосы доходили почти до земли, пока он сидел, а грубые черты смуглого лица напоминали кабанье рыло.

Наготу существа прикрывала лишь набедренная повязка. Грязен он был неимоверно, и… и еще возбужден, что не скрывалось одеждой. Когда он заметил, что я смотрю на него, он улыбнулся мне – черными зубами, зубами адского пса. Ухватив себя за член, он кивнул мне с отвратительной фамильярностью. Я присела по шею, а он, продолжая сжимать свой член, двинулся к воде с совершенно ясными намерениями. И тут произошло нечто фантастическое: он заговорил, но не на индейском наречии, а по-французски: «Salope! – сказал он. – Je vais t’enculer a sec![5]» Я не стану… не смогу это перевести, слишком непристойно.

И тут негодяй двинулся в воду ко мне, держась за свое достоинство, точно за смертоносное оружие. Сердце мое ушло в пятки; я не могла пошевелиться, парализованная страхом. «Пожалуйста, нет, – зашептала я. – Пожалуйста, не трогайте меня». И быстро-быстро поплыла назад, пока не уткнулась в другой берег, схватившись за огромный камень – мне стало больше некуда идти, а отвратительное создание неуклонно приближалось. Я уже чуяла его запах – вонь и отвратительный смрад зла… Он снова заговорил – такими грубыми словами, что к моему горлу подступила пена, и я чувствовала, что меня вот-вот стошнит. Негодяй потянулся ко мне – и тут же раздался голос моего мужа. Да, слава Богу! Подняв глаза, я увидела Маленького Волка – он стоял на берегу, держа в руке хлыст. Он говорил спокойным, ровным голосом, и хотя я не понимала его слов, но догадалась: он и чужой человек знакомы. С негодяем он обращался жестко, но без злобы.

Тот ответил вождю по-шайеннски, кажется, с уважением и даже услужливо, и начал пятиться назад. Но тут, будто что-то забыв, он остановился, обернулся и улыбнулся мне своей гнилозубой волчьей улыбкой. На сей раз он говорил на вульгарном, но поразительно беглом английском: «Я – Жюль-семинол, – сказал он, и голос его пробрал меня до кости. – Мы еще встретимся. И я обязательно сделаю с тобой то, что обещал». И побрел через пруд, больше не оглядываясь.

Позже я попыталась расспросить Маленького Волка о том ужасном человеке. «Сцу-сис-е-тцу» – был мне ответ: примерно таким словом шайенны называют свой народ. И несколько раз наискось рубанул указательным пальцем правой руки по пальцу левой – этим жестом они тоже определяют себя. «Шайенн? – удивленно спросила я по-английски. – Разве такое может быть?» Наверное, мой муж понял, что я задала вопрос, и, указав себе на левый бок, сделал движение, каким они определяют себя, и снова произнес сцу-сис-е-тцу, затем провел рукой по груди слева направо и сказал ве’бо’е – так на шайеннском зовется бледнолицый. «Значит, полукровка?» – догадалась я.

– О’ксеве’бо’е, – ответил вождь, кивая.

Мы прожили на своей стоянке еще несколько дней. После жуткой встречи с полукровкой Жюлем-семинолом я очень хотела, чтобы мы сменили место для лагеря – или вообще вернулись в лагерь. Но этого не произошло. Я потихоньку успокаивалась, но все же восприняла угрозы страшного человека близко к сердцу и отказывалась оставаться одна. Теперь, если муж идет на охоту, я иду с ним. Если он купается, я тоже иду к речке. Я всегда была не робкого десятка, но, по крайней мере, сейчас я ощущала себя в безопасности лишь в компании Маленького Волка. Кажется, его не очень беспокоит мое присутствие, и в самом деле – чем больше времени мы проводили в обществе друг друга, тем искреннее привязывались друг к другу. Это ласковый, заботливый мужчина с безграничным запасом терпения.

Охотничьи вылазки Маленького Волка оказывались на редкость удачными. Нам удалось добыть, разделать и попробовать антилопу-вилорога, лося, оленя и множество видов мелкой дичи: куропаток, уток, кроликов. Жизнь дикаря – это то пир, то голод, и, когда еды оказывалось много, они почти постоянно ели. Я готовила на костре. В одной из сумок я нашла «цивилизованную» посуду, выменянную у белых, и с ее помощью постаралась разнообразить наш стол, состоявший в основном из вареного мяса. Помимо дикого лука и зелени одуванчиков, я обнаружила среди деревьев сморчки – в Иллинойсе их много по весне, мы часто собирали их с матерью и Гортензией.