Книга Дети разлуки - Васкин Берберян

Микаэль обнял ее за плечи.

– Ну-ну, не надо, прошу тебя, – он тихонько провел пальцами по ее мокрой щеке, – Франческа.

Золотые сверкающие глаза посмотрели на Микаэля. Прошло несколько секунд. Она смотрела на юношу, спрашивая себя, можно ли ему довериться. А он любовался ее красотой и думал, что, может быть, она считает и его привлекательным.

Потом Микаэль, сам того не сознавая, поцеловал ее. Это случилось непроизвольно, искренне, он будто желал сказать: я здесь и, если ты захочешь, тебя не оставлю, я буду рядом с тобой. Франческа застыла, взволнованная. Он отпустил ее, боясь, что не сможет сдержаться от чувства смятения и опьянения ароматом апельсиновых цветков.

– Ты раньше целовал кого-нибудь? – спросила его Франческа, покраснев.

– Да, – соврал он.

С улицы кто-то постучал по стеклу. Они повернулись на стук и увидели сплюснутый нос, прилипший к запотевшему стеклу.

Франческа засмеялась:

– Так это не?..

Микаэль на секунду раньше узнал Азнавура. За его спиной стояли Керопе и Ампо и, улыбаясь, подавали ему знаки выходить. Пришло время возвращаться в колледж.

– Официант, счет! – позвал Микаэль, ища в кармане брюк монетки.

– Давай договоримся – в два, каждый день. У стены, – предложил он Франческе.

Она кивнула и выскользнула наружу, сверкнув последней слезинкой, задержавшейся на длинных ресницах.

10

– Да что Мефис понимает в любви? Старик, к тому же всю жизнь проживший за монастырскими стенами, – проворчал Азнавур.

– О чем ты?

В палате уже не горел свет, и синьор Беппе, как всегда, дважды повернул ключ в скважине. Микаэль слышал дыхание друга в темноте, между их кроватями было не больше пяди.

– Об отце Элия, то есть Мефисе, от «Мефистофель». Когда с ним говоришь, кажется, что говоришь с дьяволом собственной персоной. Он даже сильнее его.

– В каком смысле?

– В том, что у него есть власть изгонять дьявола. И знаешь, что я тебе скажу? Если Бог есть суть… как там сказано?

– Если Бог есть господин, то человек есть раб, – подсказал Микаэль.

– Молодец, Бакунин!

Из сада послышалось высокое жалобное гиканье. Пролетела сова.

– Ты, например, знаешь больше его, – продолжал Азнавур. – Ты уже трогал женское тело.

Микаэль промолчал.

– Тебе нравится Франческа? – настаивал друг.

– Вполне, – соврал он.

– Она просто идеальна.

– Она не идеальна, она идеальна для меня, – поправил Микаэль.

Они надолго замолчали. Слышно было, как храпит кто-то из их товарищей.

– Как ты думаешь, мы можем познать только ту реальность, в которой живем и которую можем потрогать руками? – неожиданно спросил Микаэль, меняя тему.

– Бакунин, прошу тебя, сейчас не время философствовать, – устало ответил друг.

– Нет, правда. Как думаешь, существует другой мир за пределами нашего, реального, который мы ощущаем?

– Почему ты меня об этом спрашиваешь?

– Ответь!

– Не знаю. Может, да. Ведь есть же сны.

– Нет, я не говорю про то, когда ты спишь.

Азнавур не понимал.

– Я говорю, когда ты, скажем, просто гуляешь или учишься, словом, в любой момент перед тобой возникает другая реальность, ты видишь ее, ощущаешь и вдруг как бы оказываешься внутри ее. – Микаэль прервался, подбирая нужные слова. – Когда ты как бы живешь жизнью другого человека, – добавил он тихо. – Жизнью, полной мучений, в местах, которые тебе не известны, и в ситуациях, в которые ты никогда не попадал раньше. Кажется, будто это театр. Там все печальнее, жестче и трагичнее. Может быть, для того чтобы ты больше ценил реальную жизнь, которая, несмотря ни на что, вовсе не такая уж мучительная.

Он замолчал, испугавшись, что зашел слишком далеко, и прислушался, надеясь получить хоть какой-то ответ от друга, всего пару слов, которые могли бы утешить его. Но на соседней кровати никто не шевельнулся. Тишина.

– Я смутил тебя? – спросил Микаэль, приподнявшись на локте.

Грудь его друга медленно вздымалась и опускалась, потом Микаэль услышал храп и понял, что говорил в пустоту.

* * *

Кровь хлещет изо рта…

Мальчики завтракали в спешке горячим шоколадом и бутербродами с джемом. В то утро строгая дисциплина, обычно царившая за столами, отсутствовала, потому что никто из монахов еще не спустился к завтраку.

Азнавур поставил на стол свой поднос и сел рядом с Ампо.

– Парелуис![31]

Ампо пробурчал в ответ что-то непонятное с набитым ртом. Микаэль, сидевший напротив, ничего не сказал.

– Ты что, не хочешь есть? – спросил его Азнавур.

– Немного джема.

– Говорит, что его тошнит, – влез со своими объяснениями Ампо.

Микаэль отодвинул от себя поднос. Кусок хлеба с намазанным джемом лежал в крошках на подносе. Чашка еще была полна горячего шоколада, свернувшегося по краям.

– Это не удивительно. Сначала не спит по ночам, а потом плохо себя чувствует! Что вы там рассказывали друг другу вчера? – бросил как бы между прочим Ампо с типичным сирийским акцентом и неизменной слабой «эр».

– О фантазмах говорили, правда, Бакунин?

Отец лежит ничком на земле, безжизненное тело среди разбросанных заготовок, кусков кожи, чуть поодаль валяется открытая металлическая банка. Кажется, будто это только что взорвавшаяся мина разбросала вокруг мельчайшие сапожные гвоздики.

Ты смотришь на него ошарашенно, как зритель на спектакле-гротеске.

– Как это случилось? – спрашивает офицер у охранников, толкущихся в мастерской.

Тут же в толпе стоят Кривой и его приятель, с досадой качают головами.

– Мы тут ни при чем, мы были на обеде, – решается ответить пожилой заключенный.

Охранник наклоняется над отцом и поворачивает его на спину.

– По-моему, он покончил с собой, – констатирует охранник.

– Это еще надо установить, не будем терять времени, – приказывает офицер.

Микаэль сполз с лавки на пол, ударившись головой о плитку.

– Ты что? Шутишь? – удивленно и испуганно спрашивает Азнавур.

Охранник пинает его ногами, но этого недостаточно. Тогда он запрыгивает на него сверху. Тело отца кажется кукольным: ноги дергаются, голова и руки болтаются, как у марионетки…