Книга Сердце странника - Анна Климова

— А если станут искать?

— Не станут, — уверенно ответил Витек, сплевывая в темноту. — Всем до фени такие, как мы с Катькой. Это у тебя есть папочка с мамочкой, которые тебе шарфик в куртку заправляют. А у нас — только мы. И нахрен нам никто не нужен. Вот так.

Когда дверь закрылась, Ник побрел к своему забору, стараясь не выронить свечи.

Он думал об этом забавном парне и его «сестре». Думал с каким-то смущением как человек, внезапно обнаруживший свою безнадежную наивность в отношении некоторых важных вещей, некую патологическую, неистребимую и очевидную детскость в себе. И если уж смотреть правде в глаза, то этот Витек был намного взрослее его, Ника, считавшего себя до этого стреляным воробьем. И не потому, что тот мог победить в драке (а ведь мог, как смутно догадывался Ник), а потому, что в глазах его пряталась настоящая решимость, которая никогда не будет отягощена лишними словами. Вот поэтому все сказанное и сделанное Витьком будет иметь свой смысл. Из этого пацана получится настоящий мужик, за спиной которого любая баба будет как за каменной стеной. Если надо, он насмерть станет за кого-то, руки в кровь разобьет, а достанет; боли своей не заметит, не прислушается к осторожному голоску, призывающему каждого из нас к благоразумию. Все преодолеет. Если… Если не попадет в тюрьму. А ведь такие и попадают.

Входя в свое темное убежище, Ник поежился. Будто бездна открывала свой нелицеприятный зев. Жизнь без правил — так называлась эта бездна. Витек и ему подобные умели жить вот так, словно туземцы в малярийных болотах. Они лавировали в темной глубине, не задумываясь, быть может, даже находили приятные стороны в такой жизни, когда ни за что нельзя ухватиться и не у кого попросить помощи. Но что он, Николай Захаров, привыкший к туалетной бумаге и чистым носкам в нижнем ящике бельевого шкафа, мог противопоставить бездне, в которую совсем недавно готов был с радостью броситься со всего разбега? Что бы он делал эти три дня, если бы не Верка? Шлялся бы по осеннему городу, ежеминутно шмыгая простуженным носом. Ну, поехал бы к отцу и выпросил деньги под каким-нибудь благовидным предлогом. Сел бы в какой-нибудь поезд и приехал в чужой город. И куда потом девался бы его решительный энтузиазм? Куда? И куда деться от друзей, от матери, от того же отца, от школы с привычно-надоевшими учителями и уроками, от трепа с пацанами по телефону, от дискотек, от знакомых пиццерий на проспекте, от Верки… Куда? В какую мусорную корзину все это можно выбросить и не пожалеть об этом через пару дней? И как жутко быть никому не нужным, кроме себя! Не иметь возможности позвонить и весело прокричать в трубку: «Привет, насос покоцанный! Хватит лупить по батонам[23]! Вали ко мне давай. Я тут программку одну надыбал. Надо покумекать». Как страшно от сознания того, что вечером не будет ужина от мамы, привычного абажура на столе, который он еще в детстве расписал фломастерами и теперь на нем до сих пор красовались какие-то монстры, считавшиеся в свое время лошадками и собачками. Как ужасно не догадываться, что будет завтра!

Бездна! Бездна! Незнакомое состояние неприкаянности и потерянности. И от этого чувства у Ника не было иммунитета, как у Витька, жившего бог знает где и черт знает как. И у которого, кстати, достало решимости приволочь за собой совершенно незнакомого ребенка из Москвы. В этом тоже виделся характер. Настоящий мужской характер, способный брать на себя непосильную, казалось бы, ответственность. И за себя, и за других.

Ник стянул сапоги и лег в гостиной на укрытый чехлом диван, походивший в темноте на неясных очертаний облако.

Нет, он не смог бы так жить. Какая самонадеянность полагать, что любую проблему можно решить, улизнув от нее, переложив на других! А ведь он улизнул. Или думал, что улизнул. Но все осталось по-прежнему: мать, не находящая себе места, Олежек, который и внимания-то не стоил, но занявший все мысли Ника в последние несколько месяцев.

Думая о матери, ему становилось стыдно, думая об Олежеке — досадно.

Хотел ли он всего этого на самом деле? Наверное, нет. Не хотел. Ни мать огорчать, ни с Олежеком ее связываться.

Глупо, иначе не скажешь. Ссоры эти — глупые. Мысли о мести — глупые. Глупо даже то, что детство нечаянно задержалось в нем, когда он сам всеми силами изгонял его из мыслей и поступков. Не получилось. Застрял, запутался в своей гордости, замешанной на ревности и обиде.

Ничего не скажешь, хорош беглец! И что теперь Вера о нем думает? ВЕРА!

Вот уж не предполагал, что такой необыкновенно жгучий стыд может обрушиться на душу от упоминания одного имени. Наверное, и перед матерью не будет так стыдно, не говоря уж об отце.

Только теперь Ник понял, насколько глупо он должен выглядеть в глазах той, чье мнение о себе ценил больше всего. Как будто разом слетели с глаз шоры, мешавшие ему увидеть собственную неприглядную натуру.

ВЕРА.

Как же она была иронична с ним вначале! Но ничем не оскорбила, не отмахнулась. Пошла с ним. Вернее, повела его, как маленького, и тактично показала то, что он не хотел видеть. Какая же она умная! И будет большой удачей, если она не посмеется над ним, не расскажет всем в школе, как он прятался у нее на даче. Нет, не скажет. Ничего и никому. Она из Витькиной породы, хотя у нее есть папа и мама и ей тоже кто-то из них заправляет шарфик в куртку.

И зачем он солгал Витьке о том, что они с Верой?..

Вот еще одна глупость! Желание казаться взрослым и есть детство. Причем самое уродливое — позднее детство, осознаваемое как тяжкий груз и всеми силами отвергаемое.

Вот дурак!

Он уткнулся лицом в спинку дивана. Засопел тяжело, зажмурился.

Горечь подкатила к горлу вместе со страшным осознанием собственной слабости и никчемности. Он заплакал. Не плакал с семилетнего возраста, когда Женька Новиков вместе с пресловутым Костиком Игнатьевым оторвали ему красивый помпон на вязаной шапочке. Пускал потом слезу пару раз, но не плакал уже вот так отчаянно, навзрыд, с ощущением безграничного горя в душе.

Плакал долго и с удовольствием. А потом успокоился. Все внутри утихло, как после грозы.

«Я вернусь домой», — решил он с удивительной для себя ясностью.

* * *

«В городское управление по борьбе с компьютерными преступлениями поступило заявление от руководителя одной из столичных фирм. Потерпевший заявил, что неизвестный взломал базу данных его фирмы и нанес ей ощутимый ущерб. Также было заявлено о похищении крупной суммы со счетов фирмы. Сотрудники управления проводят расследование по данному факту. Мы же отмечаем, что за последние несколько лет преступления в компьютерной сфере становятся все более распространенным явлением. Причем преступники применяют самые разные схемы — от подсоединения к чужим телефонам до воровства номеров кредитных карт, с помощью которых в Интернет-магазинах закупаются компьютеры, комплектующие к ним и иные дорогостоящие товары…»

Валентина выключила телевизор и опустилась на диван. Никогда еще она не ощущала себя такой бессильной. Жизнь, привычная, устоявшаяся жизнь рушилась, и как бы она ни старалась собрать воедино ее осколки, ничего не получалось. Работала с трудом, хотя именно на работе забывала о проблемах. С ума, наверное, сошла бы, если бы пришлось сидеть без дела и думать о том, скольких проблем можно было бы избежать, не будь она такой безмозглой дурой. Дошло до того, что даже бывший муж Захаров взял моду говорить с ней укоризненно и свысока. «Ты, Валентина, уж извини, конечно, за прямоту, всегда была женщиной недалекой. Я тебе не раз говорил: каждый сверчок знай свой шесток. Тебе сына растить надо, а ты за мужиками гоняешься!»