Книга Клуб лжецов. Только обман поможет понять правду - Мэри Карр

Люди ни под каким предлогом не продавали права на использование недр, находящихся под их землей. Даже я об этом знала. Землю сдавали в аренду нефтедобывающим компаниям за огромные деньги.

Бабушка в течение нескольких десятилетий отбрыкивалась от предложений сделать геологическую разведку на своей земле. Мы даже и не знаем, почему она так поступила. Гораздо позже я нашла письмо ее к дочери, в котором бабушка объясняла, что зарабатывает на хлопке, а не на нефти. Адвокат бабушки нашел письмо от одной нефтяной компании с предложением купить права на использование недр и просил разрешения матери сдать землю в аренду. Я помню, что водила кончиком пальцев под пятью нулями, но, убей Бог, я не помню точной цифры. Не хватало одного нуля, чтобы дотянуть до магической суммы в миллион долларов.

– Вот вам и пятнистая пони, которую я так хотела на Рождество. Вот и украшенное гранатами колесо обозрения из магазина «Ювелирные изделия Гибсона». Вот мой билет в Диснейленд, и пусть толстозадая Пегги Фонтенот завидует сколько угодно – думала я.

Даже сейчас, спустя столько лет, мама отказывается отвечать на вопрос о том, сколько денег ей завещала бабушка.

В поисках мамы я обежала все комнаты. Я зашла в родительский туалет, и мне стало страшно. Кто-то, видимо, сама мать, взял губную помаду и изрисовал ей зеркало в ванной так, что стекла практически не было видно. В раковине валялся пустой тюбик помады. На полу ванной, словно стреляная гильза, лежал использованный блеск для губ, который я с опаской обошла стороной.

На зеркале в родительской спальне я нашла такие же каракули, только розового цвета. Края тюбика поцарапали поверхность стекла. На зеркалах в других комнатах тоже были следы губной помады – красной, бледно-розовой, розовато-лиловой и даже цвета темной крови, которой мать практически не пользовалась, потому что на контрасте с белой кожей она становилась похожа на актрису немого кино.

Я переходила из комнаты в комнату и, наконец, дошла до зеркала в нашей с Лишей ванной комнате. В центре стекла зияло отверстие диаметром с мамин кулак. Наверняка в том месте, где сейчас вмятина, было отражение маминого лица. В центре дырки стекло разбилось на мелкие кусочки, по краям куски были длинными и вытянутыми. Наверное, мама смотрела, как ее отражение превращалось в портрет в стиле кубизм. Я попятилась назад, обходя лежащие на полу и в раковине осколки.

Я выбежала из дома через заднюю дверь, моля Бога о том, чтобы дым над трубой гаража означал, что мама рисует в своей мастерской. Я понимала, что если ее машины не окажется в гараже, я могу ее уже больше никогда не увидеть. Я представила, как она резко поворачивает руль и врезается в бетонное ограждение. В своем воображении я рисую упавшую на руль фигуру матери. Из ее уха течет красивая струйка крови. Наверняка она хотела, чтобы ее остановили. Я молила о том, чтобы машина стояла в гараже, и она действительно оказалась там. Фары автомобиля были похожи на закрытые глаза, а сама машина – на сонную рептилию.

Дверь мастерской была открыта. В навесном замке торчал ключ с маминым серебряным брелком в виде оленя с инкрустацией из бирюзы. Мама сидела ко мне спиной в старом бабушкином кресле-качалке и бросала бумаги в горящий в печке огонь. Белые листы быстро становились бурыми, закручивались и сгорали. Над матерью висел большой портрет бабушки, нарисованный с правильными углами и в правильной пропорции. После похорон она перевесила сюда этот портрет из гостиной. Увидев бабушку Мур, я испугалась.

В тот день в мастерской был странный запах. Кроме обычного запаха масляных красок и скипидара я почувствовала запах жидкости для разжигания костра, которую отец всегда использовал, чтобы зажечь огонь в гриле. Бутылка стояла рядом с матерью, она вылила жидкость в огонь. Пламя в печи ярко разгорелось, но через некоторое время успокоилось. Я заметила на потолке коричневое пятно гари и поняла, что в тот день мама сжигала в печке всю почту, которая пришла на бабушкин адрес после ее смерти, – выписки по банковским счетам, каталоги семян и открытки с пожеланиями скорейшего выздоровления от женского отделения методистской церкви Лаббока.

Глядя на маму, сидящую в кресле-качалке, я вспомнила фильм «Психо» Альфреда Хичкока, на который она водила нас в 1960 году. В конце этого фильма сумасшедший убийца надел на себя парик, чтобы быть похожим на свою сумасшедшую мать. Он качался в кресле-качалке.

Мать медленно повернулась, чтобы посмотреть на меня, как старый Тони Перкинс, и я увидела, что все ее лицо измазано помадой. «Она пытается себя стереть», – подумала я. Рисунки на мамином лице не были похожи на африканскую маску или на боевую раскраску индейцев, которую делают дети. В этих рисунках не было никакой формы, никаких ровных линий, они никак не были связаны с формой лица. Мама сидела в бабушкином кресле-качалке перед горящей печкой – с вымазанным кроваво-красной помадой лицом она выглядела как настоящая сумасшедшая.

Потом я помню, как мы оказались в нашей с Лишей спальне. Садилось солнце, и сквозь наше закрытое рисунком окно виднелись тени ветвей жимолости и глицинии. Мать стоит у подсвеченного солнцем окна и собирает наши игрушки в картонную коробку. Хриплым пьяным голосом, который я совсем не узнаю, она говорит, что у нас в комнате беспорядок.

– Я хочу быть хорошей hausfrau, – произносит мать, и меня колет холод немецкого слова. – Такая у меня работа. Я жена в этом чертовом карточном домике. – И со звуком падающих капель сильного дождя в коробку летят однорукие Барби, шашки, шарики, пластмассовые солдатики, металлические машинки, настольные игры и мраморные шахматы.

Она выбрасывает все игрушки из комода, после чего сдергивает покрывала с наших кроватей. Потом стаскивает на пол матрасы и поднимает над головой раму кровати. Она похожа на Самсона из Библии, который поднимает колонну над головой, а затем бросает ее. Она кидает раму, которая ударяется о стену и издает музыкально-меланхоличный звук. Тогда единственный раз за ту ночь я начинаю плакать и прячу голову в подмышку Лише в застиранной пижаме.

Потом я помню, как мы стояли во дворе за гаражом перед огромной кучей игрушек, детских книжек издательства Golden Books и мебели.

Я видела большие костры на пляже, на которых жарят туши быков. Однажды Беки Хеберт привела меня на встречу членов «ку-клукс-клана», на которой жгли школьные учебники и дешевые бульварные романы. Тогда костер был выше стоящих вокруг домов. Груда вещей, которую накидала мать, почти такой же высоты. Эта куча выше нашего отца, рост которого сто восемьдесят два сантиметра.

Я внимательно смотрю на свою красную деревянную лошадку-качалку. Игрушка стоит в трех метрах от меня. Пружины поржавели, краска полиняла. Мать выливает на игрушку бензин из канистры.

Потом она берет коробок спичек и делает широкое движение рукой, словно собирается показать цирковой трюк. Я порываюсь встать, чтобы поймать ее за руку до того, как она зажжет спичку, но Лиша давит мне на плечи, чтобы я не поднималась. Я чувствую, что ноги подгибаются, словно они мне не принадлежат или превратились в железные ножки складного стула, который складывается сам по себе. Я ломаю руки, вспоминая, как мне нравится подпрыгивать на деревянной лошадке. Иногда, когда Лиши нет дома, я катаюсь, закрываю глаза и представляю себе, что скачу по прерии. Сейчас мне кажется, что вид у лошадки потускневший, а глаза усталые.