Книга Юго-западный ветер - Луис Альфредо Гарсиа-Роза

Никаких свидетелей, никакого оружия убийства…

В течение многих лет он предпочитал ужинать не дома, и этому были причины. Эспиноза не любил, чтобы в доме находились посторонние, сам же толком готовить не умел. Ему также не нравилось закупать готовую еду в супермаркете, потому что тогда он оказывался обречен постоянно есть одно и то же. Вечером в этот понедельник ему лень было идти ужинать в закусочную, но в то же время не хотелось опять разогревать замороженные спагетти в микроволновке. Два сандвича, что Эспиноза купил по дороге домой, и немного оставшегося красного вина должны сойти за ужин. Одним из результатов долгой одинокой жизни было то, что постепенно и незаметно формальности, связанные с принятием пищи, утратили всякое значение. Если он ел в одиночестве, то предпочитал это делать самым простым образом, какой только был возможен.

А потому время от времени он очень ясно ощущал отсутствие партнерши. Нет, комиссар вовсе не страдал по бывшей жене или даже по какой-то конкретной женщине — просто ему не хватало нормальных отношений, которые продлились бы дольше, чем мимолетные встречи. Ему не хотелось бы употреблять слово «брак», но то, о чем он думал, было в чем-то похоже. Но это, безусловно, было то слово, что его пугало и заставляло откладывать на неопределенное время решение относительно долговременных отношений, ежели таковые сложатся. Последние несколько дней он не мог думать об Ирэн, не вспоминая при этом о своем распавшемся браке.

Было уже больше десяти вечера. Раз она не позвонила до сих пор, значит, сегодня уже не позвонит. Он понимал, что довольно глупо — сидеть и ждать, пока она позвонит. Почему бы ему самому не позвонить ей? Почему он ждет ее реакции вместо того, чтобы взять на себя инициативу?

Тарелка с сандвичами, бутылка вина и стакан находились в пределах досягаемости — нужно было только протянуть руку, телефон тоже был в пределах досягаемости — он стоял на маленьком столике рядом с креслом-качалкой. Он набрал номер. Ирэн тут же ответила:

— О, дорогой, как мило, что ты позвонил — я не знала, может быть, ты уже спишь, и не решалась звонить сама.

— Как там Сан-Пауло?

— Мне пришлось задержаться немного дольше, чем я планировала. Вернулась только сегодня днем и помчалась на работу. И еще даже не успела поесть. А ты?

— У меня имеется два бутерброда с копченой ветчиной и бутылка красного, и все это надо съесть.

— Если у тебя есть два сандвича, мы можем их честно поделить на двоих. Я могу принести еще вина.

Повесив трубку, Эспиноза еще некоторое время посидел в кресле-качалке у маленького балкончика, выходившего на сквер, посматривая то на дома на другой стороне площади, то на сандвичи с красным вином на столе и ожидая Ирэн. Если надо будет, они выйдут в магазин и купят все необходимое для нормального ужина. Но это не понадобилось. Ирэн захватила с собой не только бутылку вина — она привезла с собой хлеба, закуски и сыров, которых хватило бы на несколько вечеров. Эспиноза, увидев, как она выгружает из машины огромное число пакетов, поспешил вниз. Она выглядела счастливой, но он был уверен, что за этим скрывается какое-то беспокойство. Он не спрашивал ее ни о чем, пока они шли наверх, а подождал, пока они не сбросили пакеты и он не смог ее хорошенько разглядеть.

— Что-то случилось?

— Почему ты спрашиваешь?

— Потому что тебе не удалось это скрыть.

— Ничего особенного.

— Тебе по-прежнему плохо удается это скрывать.

— Это все глупости, я ведь тебе уже рассказывала.

— Насчет того, что у тебя чувство, будто за тобой следят?

— Да.

— Но за тобой не было «хвоста» на машине.

— Это не на машине. Я вообще не могу сказать, когда и где это происходит. Просто у меня ощущение, будто я вижу периодически какое-то определенное лицо. Самое противное, что я не могу понять, чье это лицо. Должно быть, я заметила кого-то, но даже не осознала, хотя где-то в памяти это зацепилось. Лицо какое-то незаметное. А ощущение крайне неприятное. Но это не должно помешать нашему свиданию.

— Тогда давай я открою вино.

Им не потребовалось слишком много времени или слишком много вина, чтобы перейти от робких касаний, какие они позволили себе в прошлые встречи, к более смелым объятиям, которые завершились тем, что их тела тесно переплелись.

8

Стоя на пороге комнаты, дона Алзира смотрела на сидящего на кровати Габриэла, который рассказывал ей, что происходило тремя днями раньше, после его разговора с комиссаром Эспинозой на набережной у берегов Копакабаны. Пока он говорил, она все ближе подходила к нему и под конец уже сидела рядом с ним на кровати.

— Ты не думаешь, что нам пора объединить усилия? Это ведь не только твоя личная борьба. Это намного больше. Зло не нападает на зло, оно нападает только на добро. И оно твой враг! Так уж получается, что добро всегда одно, а зло выступает в самых разных формах. Оно приступает к тебе со всех сторон, напрямую или исподтишка, атакует в лоб или действуют столь незаметно, что ты можешь принять его за добро. И труднее всего сражаться, когда зло выступает в обличье добра, потому что, когда жертва понимает, что происходит, оказывается уже поздно. Вот почему нам надо объединить усилия.

— Мама, я способен сам позаботиться о себе.

— Ты не знаешь, от чего тебе надо защищаться. Ты ведь не заметил, что Ольга была одной из этих форм зла. Теперь ее нет. Но на ее месте мог оказаться ты сам. И еще осталась эта Ирэн, которая, судя по твоему рассказу, стремилась соблазнить комиссара. Слишком много народа вовлечено в это дело, ты не сможешь в одиночку от них защититься.

— Но мам, я совершенно не хочу, чтобы еще и ты вовлекалась во все это!

— Я уже вовлечена во все это, просто потому что это касается тебя. Все, что касается тебя, касается и меня. Даже если ты хочешь держать меня на расстоянии, на меня все равно влияет то, что влияет на тебя.

— Я не собираюсь тебя держать на расстоянии, я просто боюсь, чтобы тебе не причинили вреда.

— Сын, твои раны — это мои раны!

Было уже поздно. Дона Алзира складывала и вновь раскладывала полотенце, которым она вытирала стол. Хотя это был трудный для них разговор, но никто из них не повышал голоса, напротив, оба говорили очень тихо, будто находились в церкви.

Разговор оборвался столь же внезапно, как и начался. Они просто вдруг замолчали, и дона Алзира вышла из его спальни, даже не сказав «Спокойной ночи». Но безмолвный спор между ними, казалось, продолжался, хотя они находились в разных комнатах.

Габриэл, сидевший все в той же позе на кровати, наконец рухнул на подушку и провалился в сон. Во сне ему приснился отец, который стучал в дверь, крича, чтобы его выпустили из ванной.

Хотя у него не было строго определенных часов работы, но Эспиноза предпочитал выходить из дома в одно и то же время. Он хотел установить ритм для своих подчиненных. И в это утро он вышел в тот же час.