Книга Память льда. Том 2 - Стивен Эриксон

— Ложись-ложись!

Команда была малазанской, голос принадлежал Валу.

Паран замешкался ровно настолько, чтобы увидеть, как Штырь, Вал и другие сапёры догоняют их… чтобы метнуть «ругани». Вперёд. В скопившихся между ними и воротами тенескаури. Затем сапёры рухнули на землю.

— О, Худ! — Капитан бросился вниз, скользнув по мокрому песку, выпустил меч и зажал уши руками.

Земля выбила воздух из его лёгких, подбросила ноги в воздух. Он опрокинулся в грязь на спину. Паран начал перекатываться, когда впереди взорвалась «ругань». Он закувыркался от ударной волны, сверху посыпался град кровавых ошмётков.

Что-то большое упало рядом с головой Парана. Он открыл глаза и увидел бёдра человека — только бёдра, зияющую мокрой чернотой полость, в которой должны были быть кишки. Ляжек не было, их оторвало по суставу. Капитан смотрел.

В ушах звенело. Он чувствовал, как из носа течёт кровь. Грудная клетка болела. Отдалённые крики наполнили ночь.

Чья-то рука ухватила его за ворот плаща, поставила на ноги.

Молоток. Целитель приблизился, вложил меч ему в руки и прокричал слова, которые Паран еле расслышал:

— Быстрей! Все отсюда бегут к Худовой матери! — И толчком отправил капитана вперёд.

Глаза Парана видели, но разум отказывался осознавать разрушения с обеих сторон дороги, по которой он сейчас мчался к северным воротам. Он чувствовал, как отключается изнутри, даже спотыкаясь и продираясь через человеческие останки… отключается как раньше, несколько лет назад, на дороге в Итко-Кане.

Десница мести недолго оставалась холодной. Любая душа, в которой сохранилась хоть толика человечности, не могла не увидеть реальность за жестоким приговором, каким бы справедливым он поначалу ни казался. Бледные, мёртвые лица. Изломанные тела в неестественных, невозможных позах. Разрушенные жизни. Месть поднесла зеркало ко всякой жестокости — и в отражении понятия добра и зла размылись, утратили всякий смысл.

По сторонам капитан видел бегущих солдат. Затрещали несколько «шрапнелей», ускоряя бегство.

«Мостожоги» заявили врагу о себе.

«Мы равны им в расчётливой жестокости, — понял капитан на бегу. — Но это война нервов, в которой никому не победить».

Безраздельная тьма ворот поглотила Парана и его «Мостожогов». Сапоги заскользили, когда солдаты остановились после безумной гонки. Припали к земле. Перезарядили арбалеты. Ни слова.

Тротц выбросил руку и притянул Вала поближе. Баргаст жёстко встряхнул сапёра, и собрался с размаху швырнуть на землю. Вскрик Штыря остановил его. В конце концов, у Вала был кожаный мешок, полный взрывчатки. Лицо Вала всё ещё представляло собой огромный синяк после нежностей Дэторан. Он выругался.

— Выбора не было, обезьяна!

Паран услышал эти слова. Уже лучше. Он не был уверен, на чьей он стороне сейчас, но правда заключалась в том, что это не имело значения.

— Тротц! — рявкнул он. — Теперь что? Если будем ждать здесь…

Баргаст проворчал:

— В город, тихо.

— В каком направлении? — спросил Мураш.

— К Пленнику…

— Хорошо, но что это?

— Светящаяся цитадель, идиот тупоголовый.

Они продвинулись вперёд, из-под мрака арочного прохода на площадь прямо за ним. И замедлили шаг, когда мерцающее пламя пожара высветило ужасную картину впереди.

Здесь была безжалостная бойня, а затем — пир. Булыжники были покрыты костями, порой обглоданными, а порой — алыми и влажными, с остатками плоти и сухожилий. И две трети мертвецов, насколько капитан мог понять по форме и одежде, принадлежали захватчикам.

— О боги, — пробормотал Паран, — паннионцы дорого заплатили.

Похоже, мне стоит пересмотреть своё отношение к «Серым мечам».

Штырь кивнул.

— И всё же — численный перевес важнее.

— Приди мы на день или два раньше… — проговорил Молоток.

Никто не договорил за него. Не было нужды.

— Что с тобой, Хватка? — спросил Мураш.

— Ничего! — огрызнулась женщина. — Ничего.

— Так что, это — Пленник? — спросил Вал. — Тот сверкающий купол? Там, за дымом…

— Идём, — сказал Тротц.

«Мостожоги» насторожённо двинулись за баргастом через жуткую площадь к главной улице, которая, похоже, вела прямо к странно светившемуся строению. Архитектура домов и зданий по обе стороны улицы — по крайней мере, тех, что ещё стояли, — показалась Парану отчётливо даруджийской. Остальной город, насколько он мог заметить по боковым переулкам, на которых всё ещё бушевали пожары, был совершенно другим. Смутно чуждым. И везде — трупы.

Дальше по улице куча всё ещё покрытых плотью тел возвышались, словно холм.

«Мостожоги» ничего не говорили, приближаясь к склону этого холма. Представшую перед ними правду было сложно понять. Только на одной этой улице находилось не менее десятка тысяч тел. Возможно, больше. Влажная, уже разбухшая бледная плоть вокруг зияющих ран, из которых вытекла кровь. Курганы из тел у входов в здания, устья переулков, ворот усадеб, ступенчатых подходов к разграбленным храмам. На лицах и в невидящих глазах плясали отблески пламени, коверкая их подобием движения, иллюзией жизни.

Чтобы идти дальше, «мостожогам» нужно было взобраться по этому склону.

Тротц не колебался.

От небольшого арьергардного отряда пришла весть: тенескаури вошли через ворота и, словно беззвучные призраки, двигались за ними. Несколько сотен, не больше. Плохо вооружённые. Не проблема. Тротц в ответ на это только пожал плечами.

Они пробирались вверх по мягкому склону из тел.

Не смотреть вниз. Не думать о том, что находится под ногами. Думать только о защитниках, которые сражались здесь. Думать о почти нечеловеческом мужестве, об отрицании смертных границ. Об этих «Серых мечах» — неподвижных, одетых в форму телах в дверных проходах и переулках. О тех, что продолжали сражаться вопреки всему. Не сдающихся ни перед чем. Заживо порубленных на куски.

Эти солдаты посрамили всех нас. Это урок… для «мостожогов» вокруг меня, этого беспокойного отряда с разбитым сердцем. Мы пришли на войну, где нет милосердия.

Холм был сформирован. Его сложили намеренно. Это был подход. К чему?

Настил из трупов завершился неровной грудой тел на расстоянии меньше человеческого роста от крыши доходного дома. Напротив здания была точно такая же груда, но огонь превратил её в тлеющий курган.

Тротц ступил на самый край обвала. Остальные последовали за ним, пригибаясь, оглядываясь, пытаясь осознать значение увиденного. Обвалившийся край открыл правду: у этого жуткого сооружения не было основания. Не было ничего, кроме трупов.