Книга Костры Фламандии - Богдан Сушинский

– Мудрое решение, повелитель.

Шведы и д’Артаньян удивленно посмотрели на Гяура. Наказание представлялось им слишком скорым и жестоким. Только татарин воспринял приказ как само собой разумеющееся.

– Пошли, шакалы, – стеганул он нагайкой одного и другого. – На стену, навоз шайтана.

31

Гяур поднялся на стену вслед за грабителями. Они были смертельно бледны и даже не помышляли о каком-либо сопротивлении. А ему вспомнилась казнь Голытьбы. Как мужественно держался этот человек на плахе! Как сражался перед казнью. Как он сражался! Даже там, на плахе.

– Чего смотрите?! – рявкнул татарин. – Становитесь в бойницы и прыгайте. Ждете, пока вас начнут сбрасывать, как тюки с сеном?!

Грабители переглянулись, решая, что делать. Рослый осторожно выглянул в бойницу, отшатнулся. Стало ясно, что прыгать он не решится.

– Тебя как зовут? – резко спросил его Гяур, протиснувшись между татарином и Ярлгсоном.

– Свечу ставить будешь? – уныло сострил грабитель. – Ставь на Федора Орчика, ангелы не ошибутся.

– А мне говорили, что ты был в отряде повстанцев.

– Ну, был. Что, за это ты еще раз казнишь? Поднимешь на стену и второй раз сбросишь?

– Семена Голытьбу, атамана повстанцев, знал? – решил не обращать внимания на его колкости Гяур.

Орчик поднял голову и настороженно посмотрел на князя. Взгляд его выцветших темных глаз на какое-то мгновение ожил и осветился едва осязаемым светом доброты.

– И про атамана нашего ведаешь? Небось хватал его, в кандалы загонял?

– Ты не понял: я – не поляк, я – русич. Воюю с ордынцами, а не с восставшими холопами. А казнь Голытьбы видел в Варшаве. У плахи его стоял, вместе с полковниками Хмельницким и Сирком.

– И что, все-таки казнили его?

– Он держался очень мужественно. Даже на помосте бросился на охрану. Да, еще просил кланяться всем, кто его знал. Вот так умирал атаман повстанцев. А вы, его воины, превратились в разбойников.

– Да мы тут не то что в разбойников, а в волков могли превратиться, – тяжело вздохнул Орчик. – Нас, вон, с Ильком Гутой, и так уже несколько месяцев, словно волков травят. Пока не было этих – кивнул он в сторону Кара-Батыра, – нам часто позволяли ночевать в замке. Особенно зимой. Иногда даже подкармливали, а теперь…

– Об этом тоже знаю.

– Знаешь? – удивился Орчик.

– Служить у меня будете? Здесь, в замке?

– А позволишь? – подался к полковнику Орчик, осеняя себя при этом крестом.

– Сначала тебя послушаю. Хочу понять, как воспримешь мое предложение.

– Тогда уж обоих бери. Что повелишь, то и будем делать. Строить, охранять, землю пахать…

– Точно, пора искать какое-то логово, – поддержал его Гута.

– Ярлгсон, – обратился Гяур к шведу. – Ты остаешься в замке за старшего. Будешь управителем. Этих бери на работу. Сейчас составлю грамоту о том, что волей, данной мне его величеством, зачисляю этих двух блудных сынов в свой полк, рядовыми, и оставляю для охраны замка. Вопрос об оплате и прочем содержании решишь сам. И пусть только кто-нибудь из местных штяхтичей посмеет усомниться в законности моего решения.

– Мы далеко не каждого впускаем на территорию этого замка, – вежливо улыбнулся Ярлгсон. И тотчас же скомандовал: – Джафар, освободить воинов князя Гяура. Если позволите, князь, в оставшееся до вашего отъезда время хотелось бы получить от вас наиболее важные указания.

– Не волнуйтесь, вы их получите. А пока оставьте нас вдвоем с поручиком.

Когда воины-слуги удалились, Гяур и Кржижевский еще какое-то время молчаливо любовались открывающимся со стены видом. Поняв, что князь просто не знает, как возобновить разговор, поручик решил помочь ему:

– Я понимаю, вы считаете нашу беседу незавершенной.

– Поскольку вы не ответили на мой главный вопрос: кто же такая графиня д’Оранж?

– Мне показалось, что вы сами не пожелали до конца разгадывать эту тайну. Ограничились тем, что связано с Дианой де Ляфер.

– Поначалу мне представлялось, что именно графиней де Ляфер все и завершается. Но, по вашей воле, появилась личность мадам д’Оранж. И получается, что де Ляфер всего лишь исполнительница ее замыслов. Я же склонен был считать, что графиня Диана сама по себе личность – и здесь, в эмигрантских кругах, и в самом Париже.

– Вас волнует падение ее престижа в ваших собственных глазах, – ухмыльнулся поручик. – Боитесь разочароваться?

Появилась одна из служанок Корчака и, стоя посреди двора, позвала «господ военных» на успевший остынуть завтрак. Однако офицеры предпочли не расслышать ее приглашение.

– А вы знаете, на этот вопрос так же трудно ответить, как и на многие другие, связанные с основавшимся в Польше «орденом заговорщиков», как назвал его однажды коронный гетман Потоцкий. Но если вас интересует мое сугубо личное мнение: на шахматной доске этого ордена она значительно более весомая фигура, чем можно предположить. Ясное дело, во Франции есть кто-то, кто все еще пытается руководить ею. Да только графиня не терпит никакой власти над собой, упорно создавая собственный орден.

– То есть хотите сказать, что мадам д’Оранж – посредница между Дианой и парижским предводителем?

– Скорее между Дианой и королевой. Точнее объяснить трудно. О ней мало что известно. В Варшаве она появилась вместе с королевой как ее фрейлина. Но уже через полгода почти совершенно отошла от двора. Живет в особняке. Одна. Молодая. Своеобразная, скажем так. С моралью затворницы.

– Неужели графиня Диана никогда не говорила с вами об этой особе?

– О ней вообще мало кто говорит. Как-то не принято, – снова загадочно улыбнулся поручик. – Единственное, что я вам могу обещать, князь, что предоставлю возможность самому разгадать эту «загадку по имени мадам д’Оранж». Сразу же, как только вернемся в Варшаву.

«Ну, допустим, кое-что из тайн графини д’Оранж мне уже известно», – мысленно ответил ему Гяур, не желая, однако, признаваться в том, что имел удовольствие мило общаться с этой дамой в ее варшавском особняке. Другое дело, что ему хотелось бы знать об этой особе намного больше.

32

Тяжело ступая, король Владислав IV спустился по гулким каменным ступеням в «зал предков» и, стараясь не смотреть ни на один из портретов своих великих предшественников, приблизился к трону. Еще недавно, именно здесь, на этом троне, перед ликами польских королей, перед душами и духами предков, перед самой Вечностью, он провозгласил, что начинает войну против самого страшного врага Речи Посполитой – Османской империи. Войну, равной которой Польша доселе не знала. Да, не знала. Ведь даже Грюнвальдская битва была всего лишь битвой: да, грандиозной, жестокой, непомерно кровопролитной, в которой решалась судьба Польши и лютейшего врага ее, Тевтонского ордена, – но всего лишь битвой.