Книга Муссон. Индийский океан и будущее американской политики - Роберт Д. Каплан

При Моди разбивается новый парк протяженностью 10 км, по проекту Пателя, строятся новые набережные вдоль реки Сабармати, пересекающей Ахмадабад. Но по большей части верховный министр до сих пор уклоняется от вмешательства в местные дела и политику Ахмадабада и прочих гуджаратских городов, не стремится преодолевать нелегкие обстоятельства и осуществлять перемены. Как правило, индийские городские власти, с одной стороны, неисправимы, а с другой – слабы; поскольку истинное могущество почти полностью сосредоточено в руках верховного правительства, по городам не происходит почти ничего. Подобно многим другим руководителям индийских штатов, Моди не заботится сколько-нибудь серьезно о том, чтобы достичь согласия на муниципальном уровне и покончить с внутригородскими неурядицами. Впрочем, не исключено, что в один прекрасный день новая элита городского индийского общества может потребовать от политиков: «Занимайтесь местными делами – как бы неуклюже и неудовлетворительно это у вас ни получалось!» – и тут была бы видна подлинная свобода.

Я уж и не говорю о неофициальных общинах-кантонах, либо возникших, либо укрепившихся под властью Моди. Обнесенные стеной кварталы Ахмадабада – «старый город» – одно из немногих мест, в которых мусульмане, составляющие 9 % ахмадабадского населения, могут вступать в общение с индусами. В остальном же… Одно из самых трогательных зрелищ, виданных более чем за две недели скитаний по ахмадабадским окрестностям, предстало мне возле Саркхей-Розы – мечети, построенной в XV в. и посвященной шейху Ахмеду Хатту, духовному наставнику Ахмед-шаха. В тени средневековых колоннад и балконов, близ облицованного камнем четырехугольного водоема располагались на отдых семьи, шептались юные влюбленные, дети играли в мяч, верующие сходились помолиться. Опрятно оштукатуренные стены, изящно зарешеченные проемы больших окон сочетали в себе признаки исламской и индусской архитектуры – смешение, известное под названием индо-сарацинского стиля. А вот в ахмадабадском обществе подобного сочетания и смешения нет и не будет – по крайней мере, пока не зазеленеет новый парк и не закончится обустройство набережных. Возле Саркхей-Розы отдыхали только мусульмане.

Чтобы повидать больше и узнать Гуджарат лучше, я десять часов ехал на автобусе и автомобиле на юг – от Ахмадабада к Диу, приморскому городу, расположенному на самой южной оконечности Катхияварского полуострова, являющегося частью Гуджарата. Этот край изобилует памятниками португальской старины, имеющими особое отношение к обстоятельному рассказу об Индии, который мне хочется продолжить.

Я миновал нескончаемые россыпи хижин, тянувшиеся вдоль запущенных дорог, обгонял запыленные, скрипящие повозки, видел навесы и лачуги, сооруженные из мешковины и ржавых железных листов – вездесущую примету сельской Индии. Тот индийский ландшафт, который нам известен преимущественно по фотографиям из рекламных брошюр, богат яркими цветами – красным, зеленым, желтым и синим, – однако на деле видишь унылую картину в серых и коричневых тонах. Признаю, часто дороги были вымощены, а электричество и водопровод имелись повсюду. Как ни первобытно выглядела местность, но, если сравнить ее с более бедными землями Бихара и Западной Бенгалии, сравнение будет в пользу Гуджарата. Но заводить речь о второй Южной Корее? По меньшей мере еще несколько десятилетий Индия может оставаться региональной великой державой, исключительно важным государством, но едва ли разовьется до уровня, достигнутого «экономическими тиграми» Восточной Азии. «Моди любит преувеличивать и сыпать обещаниями, – сказал в беседе со мной некий журналист, – но слово у него расходится с делом».

Дав решающее морское сражение, Франсиско де Альмейда отобрал Диу в 1509 г. у турок-оттоманов, и впоследствии город служил важнейшей стратегической базой в индоокеанских владениях Португальской империи. Перед боем де Альмейда убедил местного мусульманского правителя перейти на португальскую сторону и не содействовать единоверцам. Эта победа позволила португальцам еще более хозяйски распоряжаться мореплаванием в тамошних водах. Поэт Камоэнс увековечил и славное завоевание, и постыдное предательство в своих «Лузиадах»:

А юноша, воитель вдохновенный,

Флот Гуджарата к праотцам отправит.

Повсюду славен доблестью военной,

Собой второго Гектора он явит…

Король Камбея, войн страшась губительных

С могучим повелителем моголов,

Отдаст свой Диу, форт оборонительный,

Дружине Луза, к подвигам готовой [16].

Море тихо плескалось у подножия португальских укреплений, чья каменная кладка за несколько столетий приобрела горчично-свинцовый цвет. Крепость – подлинный шедевр оборонительной архитектуры: длинная пристань, двойные ворота, высеченный в диких скалах ров и двойная линия из семи бастионов. Каждый носит имя католического святого. Меж камней пробивалась наружу сорная трава, поблизости паслись дикие свиньи, стайки юных индийцев слонялись там же – начисто безразличные к историческим пояснениям на хинди и гуджарати. Они шумно и бесцельно бродили возле твердыни, по-видимому, не имея понятия о великом значении этой крепости, увенчанной одиноко высящимся белым крестом. Не продавалось никаких путеводителей ни на одном из языков, и входных билетов не продавалось, и даже привратника не было видно. Здешние португальские церкви – белые, массивные, с огромными готическими фасадами – тоже казались напрочь заброшенными: стены поблекли, заплесневели и шелушились. Можно было видеть и слышать, как осыпается штукатурка, если рядом хлопают голубиные крылья. Внутри церквей – если вы проникали внутрь, огибая по пути груды мусора, заросли белых роз и олеандров, – царили прохлада и полумрак. Все еще чувствовался аромат былых курений. Невольно хотелось помолиться о благополучном избавлении близких и любимых от буйства хлябей морских. Этим церквям всего несколько веков – однако, неухоженные и позабытые, храмы кажутся античными руинами: настолько чужды они всему, что их окружает ныне.

Империи возникают и рушатся. Лишь идеи, порожденные ими, способны выжить, видоизмененные и приспособленные к нуждам людей, прежде живших под имперской властью. Португальцы принесли сюда немного идей – не считая католической веры, так неглубоко пустившей корни среди индусов и мусульман. Развалины печальны и по-своему прекрасны. Британцы же, напротив, принесли ощутимое развитие, создали порты и железные дороги, давшие возможность образоваться современному государству. Британцы принесли основные понятия о парламентской демократии, которыми индийцы, уже обладавшие коренной традицией веротерпимости и плюрализма, сумели успешно воспользоваться в собственных целях [17]. И в самом деле, сам индусский пантеон – многобожие – способствует состязанию истин, приводящему к свободе. Получается, что британцы, невзирая на все огрехи и пороки, помогли укрепить идеал индийского величия. А величие это, как вам скажет любой просвещенный индиец, немыслимо без моральной составляющей.

Сегодня влияние экономически расцветающей Индии способно распространяться и к западу, и к востоку только потому, что Индия кажется державой, дающей сосуществовать народам и вероисповеданиям, – является, если употребить избитую фразу, крупнейшей в мире демократической страной. Иными словами, Индия, несмотря на впечатляющий подъем экономики, всего лишь обычная развивающаяся нация, преодолевающая серьезнейшие невзгоды и обладающая минимумом внутренней гармонии. По счастью, силы индийской демократии смогли выжить в течение более чем 60 мятежных лет – свидетельством тому служит устойчивость коалиционных правительств, руководивших страной после того, как закончилась эра Партии конгресса. Похоже, силы эти стоят на ногах достаточно крепко, чтобы или отвергнуть кандидатуру, подобную Моди и жаждущую возглавить государство, или обезвредить его худшие порывы, если кандидат сумеет в один прекрасный день перебраться из Гандинагара в Нью-Дели. Церкви и бастионы Диу обратились руинами не оттого, что воплощали в себе некую идею, а оттого, что никакой идеи нет. Индия же сама превратилась в идею со времен Соляного похода, предпринятого Ганди в 1930 г. И управленческий гений Моди либо пойдет на службу этой идее, либо останется там же, где находится теперь. Во всех остальных областях Индостанского полуострова индусы менее склонны к религиозной и национальной розни, чем в Гуджарате, – и тут перед Моди возникает дилемма. После 28 ноября 2008 г., когда террористы, приплывшие морем из Пакистана, одновременно ударили по гостинице в Мумбае, по мавзолею Тадж-Махал и другим местам, индусы и мусульмане объединились и сплотились. Моди следовало бы рассматривать этот случай как предостережение.