Книга Большая книга ужасов-35 - Мария Некрасова

Деревья вовсю зеленели, летал тополиный пух, еще пара недель – и можно будет открыть купальный сезон, черт с ним, с лагерем, в Москве тоже найдется река, так не все ли равно?! В окно заглядывали новостройки, пролетали серые голуби, и Никита не сразу заметил, что на подоконнике появилась уже знакомая личность.

Гамигин в облике лошади стоял по ту сторону рамы и смотрел на Никиту.

– Ты?! – Леха обернулся, но Никита быстро уставился в тетрадь, делая вид, что Лехе послышалось. Значит, не приснились демоны? Значит, все было на самом деле? Значит, он правда... Нет же, он сидит в школе, на уроке, друзья и русичка его видят...

Гамигин за окном смотрел на Никиту и молча качал головой. И как это понимать?

На всякий случай Никита пнул в спину Дэна и уставился в окно. Дэн обернулся: «Что?» – проследил за Никитиным взглядом и – никого не увидел. Увидел бы – завопил, а так просто пнул Никиту в ответ и спросил:

– Чего тебе?

Пришлось срочно придумывать какой-то глупый вопрос про экзамены. А демон исчез. Вот и думай: был или показалось?

Дальше было хуже: в перемену, на следующем уроке, на обеде то тут, то там Никита видел Гамигина. Демон являлся то человеком, то лошадью, качал головой и корчил рожи то из-под учительского стола, то из-за угла в коридоре, то с дерева на улице.

«Так и сходят с ума», – думал Никита, сбегая с последней алгебры. Ребятам он соврал что-то про ремонт дома, типа, отец просил прийти пораньше, с алгебраичкой поздоровался в коридоре и бессовестно побежал вон из школы. Свернул во двор, плюхнулся на скамейку под обломанный куст сирени и спросил пустоту:

– Ну? – Если видение демона появится сейчас, пусть скажет, какого рожна ему надо, а заодно объяснит, почему Никита болтает с друзьями, чувствует боль и снова видит мир цветным, если он все-таки умер? Ведь не бывает же так, в самом деле?

Несколько секунд он сидел, уставившись на куст, и наконец услышал хихиканье. В ту же секунду мир снова стал серым, и Никита подумал, что точно сходит с ума. А из-под куста вышел Гамигин.

– Ты что-то хочешь спросить, прежде чем окажешься в аду?

– Какого черта? – рявкнул Никита, но вспомнил, что перед ним великий маркиз ада, а не просто лошадь, и выразился конкретнее: – Я живой!

– Кто тебе сказал? – Никита только покосился в сторону школы, и демон его понял: – Ах да, тебя видно! Но это не значит, что ты живой.

– Но как же...

– А как мне поступить? Ты умер, значит, я должен тотчас забрать душу сам или предоставить архангелам. А чтобы душа болталась по улицам и кого-то спасала и доказывала – так это тебе одолжение сделали, в жизни такого не бывает. Мне и пришлось временно сделать ее видимой и забрать тело. Хочешь покажу?

Никита кивнул, а уж потом подумал, но было поздно. Гамигин покосился на куст сирени, Никита автоматически проследил за его взглядом и закрыл глаза руками. Под кустом валялась куча окровавленных тряпок, из которой торчала нога в недвусмысленно знакомой кроссовке.

– Ты че, ваще?!

– Сам просил показать. Когда придет время, я положу ее, как было. Пока душа не определилась, рано людей пугать.

Никита подумал, что его уже напугали и что время придет в любом случае, пройдет он эти дурацкие испытания или нет. Тело уже готово. Кроссовка так и сверкала из-под куста, Никита старался не смотреть, но не мог. Демон же странно поглядывал то на Никиту, то на куст, пока не понял:

– Ты что, парень, еще не смирился, что ли? Ты это брось, у меня время не резиновое. О душе пора подумать, а он все о грязных тряпках жалеет.

«Наверное, демоны так и должны относиться к телам. «Грязные тряпки», им-то откуда знать, у них и таких нет». – Мысль была чужая и унылая. Как можно смириться с тем, что ты умер? Вот как? Никита раньше не очень-то думал о смерти, а если и задумывался, то полагал, что не будет его, и никаких мыслей об этом тоже не будет. Он просто выключится – «щелк» – и все. Какие мысли у мертвяка? А оказалось паршиво: вроде умер, а вроде жив, и надо еще как-то «жить дальше», вот уж совсем чепуха!

– И что теперь?

– Что-что! Смиряйся давай, мне некогда. Думай о спасении души. Дозреешь – приходи!

И демон опять пропал. Никита еще несколько секунд рассеянно искал его взглядом, мельком глянул на куст, увидел, что тела там больше нет, и как будто даже успокоился. Дурной этот Гамигин: «Смиряйся», «Будешь готов – приходи», – тоже котлету нашел. Хотя для него, наверное, такие, как Никита, и есть – котлеты. Да еще так: «Давай быстро, мне некогда!» – конвейер у него там, точно. И Никита просто одна из тысяч душ на этом конвейере. Обидно? Но не обидно же быть одним из тысячи учеников в школе, одним из миллионов жителей Москвы... А одной из тысяч душ на конвейере демона – почему-то обидно. Это Никита себя так уговаривал, пытаясь поскорее смириться. Но что-то не получалось у него: тело и душа по-прежнему чувствовали себя одним целым, хотели каникул, к реке, и чтобы с матерью все было в порядке. Проходить какие-то испытания, чтобы спасаться неизвестно от чего, – совсем не хотели. Даже не хотели домой, там отец привяжется с ремонтными работами. О душе думать надо, а он...

Никита еще покосился на куст (пусто) и все-таки побрел в сторону дома. Можно было еще погулять урок, дождаться ребят, но наверняка они опять полезут на крышу, а туда Никите хотелось еще меньше, чем домой, после сегодняшнего-то! Лучше уж ремонтные работы – безопаснее. Хотя ему ли думать об опасностях?

Отец уже вернулся из магазина и сидел в своей обычной позе, на диване перед теликом. Привычной картине не соответствовало только то, что диван был новый. Ну да к этому быстро привыкнешь. «Не привыкну, – одернул себя Никита. – Диван будет, будет отец на нем, они оба будут стареть и покрываться проплешинами, не заметно, а постепенно. И только меня не будет, как дурака. Да вообще-то, уже...» Себя стало жалко. Отец оторвался от какого-то шоу по телику, кивнул: «привет» и нашел подходящие к случаю, правильные слова:

– Что так рано?

– Мог бы вообще не прийти, – буркнул Никита и прикусил язык. Чуть ли не впервые в жизни ответил честно, и кажется, сейчас огребет, за честность-то.

– Чего ты не в духе? Двойку схватил в последний день? – Он пошуршал рукой в пакете с чипсами, протянул этот пакет Никите. И такое медвежье спокойствие было в этом жесте, в самом отце: его старых джинсах, майке-алкоголичке, обломанном ногте на мизинце (коробки вскрывать). Казалось, у этого человека не может случиться ничего плохого, ни в семье, ни так, нигде, никогда. А вот – случилось. И ничего. Сидит – не знает. Как будто так и надо.

Никита загреб горсть чипсов, положил обратно: сказать, не сказать? А попробуй вот так, скажи человеку, который сидит себе, смотрит шоу, попивает пиво, открой рот и скажи: «Я сегодня умер». Что начнется! Нет, сначала он вскинет брови и попробует как-то смягчить услышанное: «С пацанами поссорился?» или даже: «Из школы выгнали?» Но ты будешь неумолим и расскажешь ему все, как есть. Тогда он просто не поверит. Покрутит у виска, скажет: «ты заболел»; «выдумываешь», закатает тебе рукава и заглянет в зрачки: в этих шоу по телику часто показывают наркоманов. Наконец, поставит бутылку на пол и скажет: «Да вот же ты!» – и тебе придется еще объяснять про систему отчетности у демонов и спасение души. Тогда он скажет: «Опять всякой фигни начитался» или «Что за игры у вас!» – и вернется спокойненько к своему шоу. Вены у тебя чистые, зрачки в порядке, значит, все хорошо. У таких, как отец, не может случиться ничего плохого.