Книга Плененная Иудея. Мгновения чужого времени - Лариса Склярук

– Все будет хорошо, любимая, – успокаивающе сказал Ионатан и поцеловал девушку.

Неожиданно с дивана поднялась фигура. То, что Ионатан прежде принял за кучу тряпья, оказалось служанкой Фаррой. Тощая, костлявая старуха встала с дивана, потащилась к двери, шаркая ногами.

– Эта старая развалина не нужна, – тихо процедил сквозь зубы Рафаил.

Но у Фарры был хороший слух.

– Я свою голубку, сироту горькую, без отца и матери оставшуюся, ни за что не покину, – ворчливо проквакала служанка, гневно глядя на Ионатана, – ишь, нашелся тут хозяин. Отдал в чужие руки.

Ионатан долго стоял на пороге дома. Уже давно затихли осторожные шаги ушедших. Как только он решил остаться и отправил Бину, все сомнения, мучавшие его в течение дня, отступили. Он вернулся в дом, лег на диван, еще хранивший запах девушки, и погрузился в крепкий, без сновидений, сон.

Спустя две недели, 17 Таммуза по еврейскому календарю, ежедневные жертвоприношения в Храме прекратились.

В начале августа сильнейшие тараны шесть дней безуспешно долбили западную стену Храма. Мощные каменные стены стояли несокрушимо. Даже когда римляне с неимоверными усилиями подкопали основание северных ворот и выломали передние камни, ворота устояли. Ненависть к иудеям, оказывавшим им, покорителям мира, яростное сопротивление в течение почти пяти месяцев, желание доказать свое военное превосходство и свою нравственную силу, стремление наказать непокорных и обыкновенная алчность – все чувства разом взыграли в римлянах, и они воспылали желанием взять стены Храма штурмом.

С тяжелыми штурмовыми лестницами в руках, бегом, чтобы в них труднее было попасть стрелой или дротиком, римские солдаты побежали к стене и, подбадривая себя воинственными криками, полезли на галерею.

Иудеи казались равнодушными. Они даже отступили назад. Но как только первый воин появился над кромкой стены, намереваясь переступить с перекладины на стену, он тут же был заколот и сброшен вниз. Вслед за ним были столкнуты несколько лестниц со взбирающимися по ним солдатами. Те же, кто все же перескочил на стену, были атакованы. Скрежет металла, крики атакующих, вопли раненых и падающих со стены смешались в общий гул. Обе стороны сражались с ожесточением, сражались насмерть. Штурм не удался. Римляне, преследуемые градом стрел, отступили.

И вот тогда Тит отдал приказ поджечь ворота Храма. Это произошло в трагический день 9 Ава по еврейскому календарю. Бушующее пламя сожгло дерево ворот и перекинулось на галерею.

Храм пылал, видимый со всех концов города. Его белоснежные стены скрывались в чудовищных языках пламени. Золото, плавясь от нестерпимого жара, ручьями стекало вниз. С диким треском сгорало драгоценное дерево. Гудело пламя. Раскаленными брызгами неслись в вышину тучи искр. Черные клубы дыма то взметались вверх, то растекались по улицам Иерусалима, покрывая все черной траурной копотью.

Задыхаясь в дыму, заламывали руки изможденные жители, прощаясь со своей святыней. Отчаянный жуткий вопль наполнил город. О горе, горе тебе, Иерусалим!

Ворвавшись в город после пяти месяцев осады, римляне в безумной ярости носились по его улицам, зверски убивая жителей, не обращая внимания на то, кто перед ними – мужчина ли с оружием в руках или малый ребенок, женщина или старец. Смерть и только смерть ждала всех.

Храм горел десять дней. К сентябрю весь Иерусалим был в руинах.

Валерий вошел в город с первыми передовыми отрядами. Он шел по улицам, похожим на длинные каменные коридоры, заглядывал в дома, переулки, обыскивал подвалы. Его небольшая свита недоумевала, что ищет этот успешный трибун в развалинах. Неужели ж его тоже охватила алчность?

Но Валерий переступал через разбросанные золотые кубки, серебряные кувшины, через бусы и украшения. Он искал женщину, он искал Бину.

Но прошел день, второй, третий. Девушки не было. Терзания и тревога охватили Валерия. Бесчисленное количество раз он переходил от надежды к отчаянию и снова к надежде. Он продолжал искать и на улицах разрушенного города, и среди толп бесчисленных пленных. «Она не могла погибнуть, – твердил он себе, – не могла. Она просто изменилась, и я не узнаю ее». И он вновь шел вдоль рядов сидящих на земле пленных. Страшных, грязных, исхудалых, вшивых. Охрана расторопно поворачивала к нему лица тех, кто безучастно смотрел в сторону. Почти отчаявшись, трибун безразлично наблюдал, как, злобно расталкивая пленных, солдаты отделяют тех, кто будет распят на кресте, от тех, кому придется закончить свою жизнь на арене цирка или египетских рудниках.

Как вдруг чьи-то глаза блеснули ему навстречу. Валерий резко остановился и повернулся. Медленно обвел глазами сидящих. Пленные смотрели вниз, на землю, или тупо в пространство перед собой.

Кто из них посмотрел сейчас на него странно знакомым взглядом? Один из сидящих словно нехотя, исподлобья взглянул на трибуна. Их глаза встретились. Валерий напрягся. Спаситель? Как его звали? Нет, он не помнит имени. Трибун шагнул к мужчине:

– Встань.

Ионатан медленно поднялся, подтолкнутый тупым концом копья нетерпеливого охранника. Минуту мужчины рассматривали друг друга. Ионатан был худ, грязен, с неопрятной седеющей бородой, с длинными, достающими до плеч прядями волос. «Сколько ему? Двадцать два, двадцать три. Вряд ли больше», – с легким сожалением подумал Валерий.

– Я не поблагодарил тебя, – произнес он.

– И не надо, – голос Ионатана прозвучал глухо, – я не уверен, что сделал правильно.

Валерий хотел усмехнуться, но верхняя губа лишь неопределенно дернулась.

– Я ищу Бину, – сказал он.

В глазах Ионатана появилось удивление, затем отрешенная задумчивость и, наконец, ясность понимания. Он вспомнил Бину, прижавшуюся к стене Иерусалима, ее внимательные, вглядывающиеся вдаль, полные ожидания глаза. Не отвечая, Ионатан посмотрел на трибуна, на его загоревшее твердое лицо с суровыми серыми глазами, потом провел грязной рукой по своему исхудалому лицу, сказал устало:

– Не думаю, что тебе удастся с ней увидеться.

– Прекрати говорить загадками, – резко оборвал его Валерий. – Если она жива…

– Она жива, – утвердительно кивнул головой Ионатан и вновь помолчал. – Бина в Мецаде.

«Ненавижу, – подумал Валерий, с трудом подавляя в себе ярость, – ненавижу этот Восток, эту трижды проклятую Иудею. Я отслужил десять лет. Я награжден венками. Я могу просить о переводе в Италию, но нет – „веди коня дальше“[37]. Я останусь здесь. Она навечно взяла меня в плен. Кто – Бина или вся эта ненавистная мне Иудея?»

Трибун развернулся и пошел прочь. Потом вдруг вновь вернулся.

– Я возьму тебя себе, – лаконично сказал он.

Ионатану всего двадцать два года. Он бесконечно измучен. Он совершенно обессилел. Он устал. Он испытывает сильный соблазн. Жить. Так захотелось жить, как, казалось, никогда прежде. Он борется с собой. Он смотрит на трибуна и не видит его. Он видит тех, кого потерял за эти годы. Он одинок. Единственное, что у него осталось, – преданность древнему народу.