Книга 20 лет дипломатической борьбы - Женевьева Табуи

Проходит неделя.

Двенадцатого октября 1933 года председатель конференции по разоружению Артур Гендерсон получает длинную телеграмму, подписанную фон Нейратом.

В телеграмме утверждается: «Окончательно выяснилось, что конференция по разоружению не выполнит своей единственной задачи, состоящей в осуществлении всеобщего разоружения. В силу этого условия, которое предопределило участие германского правительства в конференции, более не существует. И, следовательно, германское правительство оказывается вынужденным покинуть конференцию по разоружению и организацию Лиги Наций».

* * *

Это трагедия!

Джон Саймон спешит в отель «Карлтон». Он требует свидания с главой германской делегации, которым является новый дипломат – Надольный. Весь красный от гнева, Джон Саймон называет Германию «взбесившейся собакой». Надольный, сохраняя полное спокойствие, коротко отвечает: «Я еду в Берлин».

На 14 октября созывается заседание бюро конференции. Речь идет о том, что союзники должны обсудить, какой ответ дать Германии. Впрочем, в это же время фюрер оповещает по радио немецкий народ о своих решениях. Немецкий народ узнаёт таким образом, что Гитлер порвал с Лигой Наций, что он распустил рейхстаг и обращается к народу, призывая его высказать свое мнение на плебисците 12 ноября.

* * *

Четырнадцатого октября в 3 часа дня представители всех европейских держав символически собираются в столовом зале «Отель де пэ»[29]в Женеве, и начинается совещание, длящееся несколько часов… Это переломный момент!

– Я обращаю внимание министра иностранных дел Великобритании сэра Джона Саймона, – заявляет вице-председатель конференции по разоружению Политис, – на оскорбительный характер ответа фон Нейрата.

– Никто, кажется, не отдает себе отчета, насколько серьезной является телеграмма фон Нейрата, которая представляет собой оскорбление для французского и английского правительств, – добавляет докладчик комиссии по разоружению Бенеш.

– Действительно, – заявляет, в свою очередь, очень бледный Джон Саймон, – таким образом, ставится вопрос о нашем достоинстве, и следует дать твердый ответ.

Что касается итальянского делегата, барона Алоизи, то он миролюбиво и мягко внушает:

– Подождите, ведь нужно все же быть реалистами и принимать вещи такими, как они есть.

– Главное – не следует обострять положения, – высказывает свое мнение делегат Соединенных Штатов Норман Дэвис. – Рано или поздно Германия признает свои заблуждения и возвратится на конференцию и в Женеву… Немного терпения, господа!

Затем сэр Джон Саймон вместе с Поль-Бонкуром и Норманом Дэвисом созывает заседание редакционного комитета.

Текст, который он предлагает на утверждение комитету, выдержан в твердом тоне. Однако все члены комитета предлагают более мягкие и осторожные формулировки.

– В международных отношениях снова устанавливается примат силы! – сокрушенно заявляет глубоко огорченный Поль-Бонкур.

– Берегитесь! – замечает Бенеш. – Ибо начиная с того момента, когда Франция и Англия окажутся не готовыми противопоставить немецким требованиям единый фронт, разве не явится наиболее мудрой, напрашивающейся сама собой политикой для малых стран политика сближения с Берлином и попустительства требованиям рейха, что стало бы гарантией их безопасности!

Наконец около 10 часов вечера дверь зала заседаний открывается и на пороге появляются бледные, утомленные Поль-Бонкур и Политис.

– Мы спасали свое лицо, вместо того чтобы предпринять контрнаступление, и мы проиграли игру! – едва слышно говорят они.

Еще в течение двух суток Америка, Франция и малые страны пытаются побудить все государства, входящие в Лигу Наций, заключить конвенцию о разоружении без Германии, что в политическом плане явилось бы ответом Адольфу Гитлеру.

Но в конце концов председатель конференции по разоружению Гендерсон без обиняков заявляет:

– Макдональд не желает работать на какой-либо конференции по разоружению без участия Германии.

* * *

Со времени окончания войны это первая крупная дипломатическая победа Германии.

Гитлер не только одержал верх, но и сделал своей союзницей Италию. Рим, раскрыв свою игру, приветствует эту дипломатическую акцию Германии, которую агентство Стефани называет «акцией силы».

На следующий день все делегаты выезжают поездом в Париж. Они молчаливы и грустны.

* * *

Будущее Франции в области внешней политики представляется несколько скомпрометированным.

Что касается Америки, то на американскую карту в данный момент не приходится рассчитывать. Итальянская карта играет против Франции. Английская карта всегда служит прежде всего Англии.

Польская карта с такими игроками, как маршал Пилсудский и полковник Бек, ненадежна, а пакт четырех только что сильно подорвал позиции Франции в Центральной Европе и на Балканах. Итак, что же делать?

Существует еще русская карта, защитниками которой сделались генералы Вейган и Делаттр де Тассиньи, но одно упоминание о ней вызывает бурный протест правых партий.

– Чтобы противостоять Германии, Франция нуждается в России, в противном случае она не устоит, – повторяет тем не менее старый посол Камбон Эдуарду Эррио и Пьеру Коту, которые собираются по поручению правительства Даладье предпринять поездку в Москву.

«Дипломатия – это прежде всего вопрос географии, здесь действуют извечные законы. Если Франция хочет бороться с сильной Германией, то союз с Востоком необходим!»

* * *

Пятнадцатое октября 1933 года. Москва печальна. Нет ни такси, ни большого уличного движения. В массе своей плохо одетые люди стоят в длинных очередях, чтобы получить керосин или хлеб. На площадях и некоторых перекрестках города огромные громкоговорители передают нескончаемые выступления или новости дня.

На улицах не видно ни супружеских пар, ни влюбленных. Здесь только работают. Парикмахерские, однако, осаждаются посетителями. В одной из них молодая девушка, которая делает мне прическу, увидев, что я читаю свою корреспонденцию, спрашивает меня на ломаном немецком языке:

– Это любовное письмо?

– Нет, – отвечаю я. – Но вы-то, наверно, их получаете? Ведь вы так красивы!

– Нет, – отвечает она с сожалением, – у нас нет времени, чтобы писать их. Мы работаем. А когда наступает вечер, мы и юноши, с которыми мы дружим, чувствуем себя слишком усталыми, чтобы писать!

К тому же в великой республике, как кажется, царят добродетельные нравы!

В то же самое утро у Кремля, тогда ревниво закрытого от публики, мне говорят: «Сейчас должен выехать Сталин».

Вооружившись терпением, я жду в окружении нескольких служащих перед небольшим белым дворцом президента Союза Советских Социалистических Республик (в то время Сталин не только не был президентом, но даже и не возглавлял формально правительство СССР, он являлся Первым секретарем ЦК ВКП(б). – Примеч. ред.). Через несколько минут из ворот Кремля с головокружительной быстротой выезжают пять совершенно одинаковых серых автомобилей. «Сталин только что проехал, – говорит мне один из тех, кто еще аплодирует, – он в одной из пяти машин. Но машина, в которой он находится, ничем не отличается от других. Так лучше для его безопасности».