Книга Я была Алисой - Мелани Бенджамин

— Помнишь мою детскую мечту о том, чтобы жить в таком же роскошном доме, как Ньюнем-Кортни?

— Да, но… Эдит! Не хочешь ли ты сказать, что влюбилась в Обри Харкурта?

Эдит залилась краской, а ее светящиеся, как звезды, глаза подтвердили мою догадку.

— О, это так чудесно! Он достойный молодой человек, ну и, конечно, все его состояние, включая Ньюнем-Кортни!.. Мама будет без ума от радости! Ты правда его любишь?

— Да. — Эдит намотала левой рукой на безымянный палец прядь своих волос, которая стала похожа на обручальное кольцо. — Он не принц, конечно — по-настоящему блестящую партию я оставляю тебе, — но, думаю, я ему нравлюсь. Очень нравлюсь. А он нравится мне.

— Тогда я тоже буду думать о нем с нежностью. Хотя даже мысль о том, что мы с тобой расстанемся, мне нестерпима. — Я потянулась к сестре и ухватила ее за руку, словно цепляясь за свое детство. Как быстро мы все-таки выросли.

— Но не навеки же ты со мной расстаешься, к тому же по крайней мере до лета ничего такого не произойдет. Скорее это я расстанусь с тобой. Боюсь и надеюсь. — Она улыбнулась, устраиваясь под моей рукой.

Я ничего не ответила. У меня в сердце действительно жили и страх, и надежда. Вот только вместе уживались они плохо, думала я, кладя руку на грудь, чтобы успокоить поднимавшуюся внутри бурю.

— Не знаю, — в конце концов прошептала я, желая рассказать сестре о своих страхах в надежде, что, озвучив их, я, возможно, пойму, что они безосновательны. — Боюсь, к тому много препятствий.

Эдит кивнула, вынужденная согласиться. Моя сестра была милой маленькой оптимисткой, но отнюдь не глупышкой. Она тотчас поняла, что я имела в виду.

— Мама говорила, что нам надо сфотографироваться? — поинтересовалась я.

— Да. И чтобы это сделал мистер Доджсон?

Я кивнула, не в силах взглянуть сестре в глаза.

— Странная просьба со стороны принца, не правда ли? — Эдит говорила очень мягко, очень осторожно.

Я снова кивнула.

— Значит, как видно, до его ушей не дошли никакие сплетни… то есть никакие разговоры. Наверное, поэтому мама решила устроить сеанс. Она, кажется, видит в этом некую возможность.

— Возможность унизить меня перед принцем? — вырвалось у меня. Я вскочила с кровати и принялась расхаживать по комнате, машинально то завязывая, то развязывая пояс на пеньюаре, но осознала это, лишь обнаружив, что моя рука крепко обмотана шелком.

— Возможность показать, что оснований для… для разговоров, которые кто-то вел в прошлом, сейчас нет. — Эдит, свесив ноги с кровати, наблюдала за мной.

— Но этот кто-то продолжает вести их по сей день. — Я вспомнила мистера Рескина с его полуприказом-полуприглашением явиться к нему на чай.

— Значит, для этого фотосеанса еще больше причин, Алиса. Принц по-настоящему любит тебя. Я это вижу!

— Однако все мамины хлопоты только о тебе. Она желает тебе счастья. Не мне.

— Это не так, Алиса.

— Это так. Принц предназначен не мне. Если она так стремится показать сплетникам, что Лидделлы не боятся общаться с мистером Доджсоном, то вовсе не с целью восстановить мою репутацию: слишком уж тут далеко зашло дело — а для тебя, для того, чтобы обелить доброе имя семьи.

— Но разве ты не понимаешь, что в результате будет все то же самое?

— Нет. Потому что я не знаю, что будет… как можно к этому вернуться… к нему… к… ох, я не знаю. Не знаю! — Я снова бросилась на кровать. Моя голова оказалась на коленях у Эдит, и она стала гладить мои спутанные волосы. Наконец мое дыхание выровнялось, руки и ноги отяжелели, и я, зевая, почувствовала, как уже поздно.

— Алиса, Алиса. Я знаю, что тебе было ужасно трудно, и уверена, что все худшее у тебя позади. Ты сильная… очень сильная! Гораздо сильнее меня.

Я посмотрела в ее милое, встревоженное лицо.

— Ты ничуть не слабее меня. И ты, и я — мы дочери своей матери и навсегда ими останемся.

— Не сомневаюсь, что она желает тебе счастья, Алиса. Я искренне в это верю.

— Знаю, что веришь.

— А я знаю, что ты знаешь. Я молюсь, каждый вечер усердно молюсь, чтобы ты была счастлива, — прошептала Эдит, потом нежно поцеловала меня в щеку и подняла мою голову со своих колен. Затем встала и бегом направилась из спальни к себе.

— Да будем мы счастливы, — пробормотала я, не вполне сознавая, что говорю — просто фраза показалась мне знакомой. Призрачное послание из страны детства, подумала я сонно, вставая, чтобы задуть свечу на туалетном столике. Задержавшись возле него, я взглянула на себя в зеркало, выискивая в своем отражении признаки той маленькой девочки, которой была прежде.

Я до сих пор носила челку и имела все тот же решительный подбородок. Но в остальном в бледной деве, серьезно взиравшей на меня из зеркала, не осталось и следа от той юной победительницы. Что такого разглядел в этой деве Лео, что так его очаровало? Какую добродетель, какую невинность? Я не могла понять. Я видела себя такой, какой видели меня другие, какой видела меня моя мать. Стоит ли мне молиться, чтобы и он увидел меня такой же и своей любовью смог меня оправдать? Или молиться о том, чтобы я неким чудесным образом освободилась от своего прошлого и стала такой, какой видел меня он?

— Да будем мы счастливы, — повторила я и задула свечу. Снова забираясь под одеяла, я подумала, что было бы хорошо, если бы Софи принесла мне грелку: ночи становились все холоднее. — Да будем мы все счастливы, — пробормотала я в подушку.

Затем с потрясающей ясностью — при этом по всему моему телу распространился холодный, липкий ужас — я наконец вспомнила, где слышала эти слова, вспомнила, кто сказал их мне.

И поняла, что никакая медная грелка нынешней ночью не приведет меня в чувство.

Глава 8

На следующий день я, надев свое самое строгое платье — бордовой шерсти с узкими рукавами на пуговицах, высоким воротом и кружевной отделкой, приколов к прическе самую невыразительную шляпку, вышла из дома в сопровождении семенившей за мной Софи и порадовалась, что не придется идти по двору перед колледжем, где я каждую минуту ощущала бы на себе его взгляд.

Несколько лет назад мистер Доджсон переехал в другие комнаты, попросторнее. Теперь он жил не через сад за нашим домом, а через двор перед ним.

Прошли годы после того достопамятного летнего дня, и все это время мы виделись редко, а когда все же такое случалось, чувствовали себя в высшей степени скованно. Встречи наши всегда происходили на людях и потом обязательно обсуждались в обществе. Мистеру Рескину хватило деликатности сообщить мне об этом. Понятно, что совсем избежать толков было невозможно: ведь мы жили рядом. А Оксфорд, хотя и пользовался заслуженной репутацией научного центра, по сути являлся деревней. Приезжали и уезжали студенты, из бедных слоев постепенно вырастал и креп новый энергичный средний класс, требующий к себе внимания, но костяк оксфордского общества оставался незыблемым. Тут ссорились, ревновали, завидовали и интриговали, как в обычных деревнях, описанных в романах мистера Троллопа.