Книга Роковые годы - Борис Никитин

Таврический дворец гудел от восторга.

Войска кричали «Ура!». Обещали поддерживать Верховную Власть. Солдаты все прибывали[77].

Наконец, около 11 часов вечера, мне явились казаки, входившие в состав отряда, с которым шел Цагурия. Мне было ясно, что восстание кончено. Я поблагодарил казаков от имени Половцова и за поздним временем отпустил конные части по домам[78].

Около полуночи — телефон Балабина:

— Временное правительство спешно требует тебя в Штаб округа. Приезжай немедленно.

— А кому же сдать вверенный мне Совет? — смеюсь я в телефон.

— Пошли его к ч-р-у, — отвечает Балабин.

Найти автомобиль, шофер которого согласился бы везти меня в Штаб, было не так легко, так как из города все доносятся выстрелы. Советские машины отказываются сдвинуться с места под всевозможными предлогами, пока мне не посчастливилось разыскать того шофера, вместе с которым я отбивал утром его автомобиль у большевиков. Этот соглашается. Мы усаживаемся; машина несется стрелой к Дворцовой площади. По дороге — ни одного фонаря; город погружен во мрак. Навстречу проскакивают грузовики с большевистскими солдатами. Где-то постреливают, изредка проносятся какие-то шальные пули.

Штаб округа не узнать: заставы, караулы, юнкера, патрули; в окнах пулеметы. Эк, счастливые! А у меня не было ни одного. Подымаясь по лестнице, я встретил Козьмина, который сообщил, что два раза ездил спасать контрразведку, но что все ее помещение разгромлено.

Когда я спешил на вызов правительства, то думал, что оно хочет ориентироваться или преподать какие-нибудь указания в отношении Совета.

То, что я услышал и увидел в действительности, было очень далеко от моих предположений.

Войдя в комнату, отведенную Временному правительству, я застал в ней трех министров: направо от двери стоял багровый Переверзев; налево, лицом к двери, за небольшим столом задыхался Некрасов, против него, бледный, как полотно, — Терещенко. Говорил со мной один Терещенко. Он спросил:

— У вас достаточно данных, чтобы обвинить большевиков в связи с немцами?

Я ответил:

— Более чем достаточно.

Терещенко: В таком случае приступите к аресту.

Я: Это уже сделано.

Своим мне приказанием Терещенко, в сущности, санкционировал от имени Временного правительства мои распоряжения и ордера, отданные именем Главнокомандующего 1 июля, а также и приказ генерал-прокурора Переверзева, данный перед тем непосредственно Штабу округа.

Весть об измене большевиков вмиг облетела всех и вся до объявления в газетах. Она встряхнула население, как от разряда электричества. Петроградские солдаты перешли на нашу сторону только после того, как узнали об измене Ленина! Только после этих сведений солдаты вышли на улицу и стали на защиту Таврического дворца.

После жуткого обвинения главари сразу попрятались по своим норам. Отдаленные одиночные раскаты восстания раздавались еще двое суток. То были бессвязные короткие стрельбы, преимущественно по ночам на окраинах, а в центре города — на Адмиралтейской набережной и у Александровского парка.

Причин неудачи восстания было несколько.

Прежде всего, нельзя упускать из виду, что народ в массе еще не озлобился до братоубийственной войны. Его раскачивали, и июльские дни являлись лишь первым большим размахом. Отсюда всякого рода ошибки большевиков и случайности оказывались много сильнее, чем это было, например, впоследствии. Не забудем также, что военная наука неумолимо карает за дурную подготовку операции.

Восстание произошло экспромтом; оно не было подготовлено, что видно положительно из всех действий противника. Полки и большие отряды не знали своих ближайших задач даже на главном пункте. Им говорили с балкона дома Кшесинской: «Идите к Таврическому дворцу, возьмите власть»[79]. Они пошли и пока ждали обещанного дополнительного приказания, ряды их смешались между собой. Наоборот, 10–15 человек на грузовиках, броневики, маленькие команды на автомобилях сохраняли полную свободу действий, имели господство в городе, но также не получили конкретных задач, чтобы захватить опорные пункты, как вокзалы, телефонные станции, продовольственные магазины, арсеналы, все двери которых были открыты настежь[80]. Улицы заливались кровью, но руководства не было, а случайности приходили нам на выручку.

На решительном пункте толпа завязла. Можно допустить, что до поры до времени ее удерживали бутафорские винтовки, которые изредка показывались из дверей дворца. Вероятно, некоторое влияние, но не у дворца, а на руководителей в доме Кшесинской, оказал маневр отряда у Литейного моста, точнее — выстрел Цагурия; он показал, что мы еще не отказались от борьбы. Но в решительном месте большевики потерпели тактическую неудачу от своих собственных выстрелов, которые вызвали панику. Случайный дождь окончательно определил перерыв осады, привел к тактической неудаче дня на главной позиции. Но все эти факторы отнюдь не давали нам победы: мы сидели в яме, а большевики продолжали стрелять по улицам, владели городом, и достаточно было залпа десяти винтовок в Таврическом дворце, чтобы объявить новую власть.

Вот при этой обстановке свалился на большевиков тяжелый молот — обвинение в измене, от удара которого они побежали без оглядки, а мы выскочили на поверхность. Многие из нас уже понимали одинаково — или теперь, или никогда.

Глава 13

Последняя карта

Обличение Ленина спутало планы большевиков, привело их к состоянию полной растерянности. Напрасно Троцкий в своих воспоминаниях делает вид, что ничего особенного не случилось. Не думает же он серьезно кого-нибудь уверить, что была всего только пробная манифестация. Он даже нашел для нее новый, замечательный термин: «полувосстание». Генеральная репетиция уличных боев со стрельбой из пулеметов, с убитыми и ранеными! А приказания с балкона? Восстание было. Оно рухнуло. Троцкий лжет.