Книга Ёдок. Рассказы - Виктор Мельников

Он часто ходил на похороны. То один рабочий умрёт, то другой рабочий умрёт, то кто-то из родственников умрёт…

Одни не любят ходить на похороны, отказываются идти, мрачная процессия угнетает, а он любил. Он знал, что помянет покойника, который был при жизни тем, кем был, а умер – становился никем.

Он боялся, что станет когда-то никем. Особенно боялся, когда выпивал. Схватится за голову руками и качается из стороны в сторону. Жена думала, он о покойнике переживает, а на самом деле – он переживал о себе.

Он про это никогда не рассказывал.

Ночами он плохо спал. Он просыпался от того, что ему снилась катастрофа ракетоносителя. Он засыпал и просыпался снова от удушья в открытом космосе: происходила разгерметизация скафандра. Под утро ему снились голые красотки в гробах. Они были живые.

Он немногого ждал от своих похорон. Поэтому говорил, соседей побольше приглашайте, родственников, но много шума не надо.

Раньше он читал некрологи в газетах. И просил жену оставить некролог в газете. Жена говорила, сейчас никто не читает газет, кому ты нужен? На что он пожимал плечами, у него пропадало настроение. И он выпивал.

По вечерам он смотрел телевизор. Он смотрел всё, что показывают. И ему было интересно. Так проходили его вечера.

И вот он умер. Он слишком много пил последнюю неделю. Он стал очередным никем. Некролог в газете не написали, соседи на похороны не пришли, родственники – тоже: их совсем не осталось. Лишь двое детей и жена.

Перед смертью он увидел звёзды в небе, он летел к ним.

В гроб под подушку вдова подложила подшивку старых журналов, чтобы голова покойного не опрокидывалась назад (подушку слабо набили опилками). Она сделала всё аккуратно и незаметно.

На обложке одного журнала была надпись «скучная история, бумажный театр, Милорад Павич».

2010 год

Е***стика

В первый же день на работе я ощущаю себя собакой Павлова: один гудок – начало рабочего дня, два гудка – обед, три гудка – можно валить домой. За этих несколько часов я так и не смог столкнуться нос к носу ни с одним менеджером, ни с одним своим непосредственным начальником – как будто их не существовало вовсе. ебать-колотить, всё продумано у чёртовых французов, продумано до мелочей, чтобы ты работал, не отвлекался, повышая производительность труда.

Только переступив порог служебного помещения гипермаркета, я удивляюсь росписи полов. Человек, который провожает меня к будущему рабочему месту, быстро идёт по синей линии. Я – за ним.

Я спрашиваю его, что это значит? Он, не вдаваясь особо в подробности, поясняет, что я, шобла-ёбла, как будущий технический персонал, обязан: двигаться только по синей линии, никому не мешать; красная линия предназначена для младшего управленческого персонала, а по зелёной передвигаются грузчики, уборщики и прочие неквалифицированные рабочие.

Я интересуюсь:

– Туалеты, значит, общие?

– Все линии сходятся возле них.

– А если я захочу пройти не по синей линии?

– Видеокамеры сечёшь?

Я оглядываюсь. Он говорит:

– Получишь минус тысячу рублей из заработной платы. Перекур больше двух раз до и после обеда – тоже минус, сел в столовой не за тот столик (строго следуй своей линии) не со своим персоналом – минус. Заметь, никто и никому ничего не указывает, не поправляет, не поясняет, но в конце месяца можно увидеть в окошке кассы всего один рубль. Вместо двадцати штук. Понятно?

Я иду за его спиной, ступаю строго по синей линии, как будто вокруг находится минное поле. Осваиваюсь: хуйня война – главное манёвры.

Он переспрашивает:

– Понятно?

– Да, – отвечаю, хотя почему туалеты общие при таком «расовом» разделении, я мало понимаю. И говорю:

– Чтобы выработать слюноотделение, надо время.

– Такое можешь пока только мне говорить, как новенький в этих стенах, а менеджерам – не советую. Здесь говорливых не любят.

Вдруг хочется ударить провожатого по затылку кулаком, легко так ударить, чтобы он поскользнулся на собственной слюне, но я не делаю этого. Я показываю ему рожки над головой, но эта падла оглядывается. Я готов протянуть ему носовой платок, чтобы утереться, но как назло у меня его с собой нет.

– Шутишь, однако?

– Сопротивляюсь.

– Скоро привыкнешь. Кризис поможет, – и он показывает моё рабочее место.

Я не верю глазам, ебаться-сраться! Ожидая увидеть преисподнюю, как обычно бывает у пекаря, я вижу чистый прохладный кабинетик с удобным креслом, возле которого находится пульт управления с пятью кнопками.

Мне, дебилоиду, поясняют, что к чему, – и я уже через полчаса выполняю самостоятельно скучнейшую работу, нажимаю кнопки, слежу за индикацией – выпекаю, одним словом, булочки, которые тут же продаются по цене двенадцать рублей девяносто копеек за штуку в этом ёбаном совместном российско-французском гипермаркете на четвёртом этаже.

Всё это время я не вижу конечный результат своего труда. Его съедают, думаю, буквально сразу. Вся моя работа – просто следить за индикацией, отжимать кнопки. Халява вроде. Но тупость полная. Это как в носу ковыряться, семечки грызть… или палочкой в какашках копаться. Разницы не почувствуешь.

Пароход упёрся в берег

Капитан кричит: «Вперёд!»

Как такому разъебаю

Доверяют пароход?

Человека, который был моим провожатым, я тоже больше не вижу, даже в столовой, куда бесшумно стеклись по разноцветным линиям все свободные работники гипермаркета. Может быть, у него уменьшилось слюноотделение, и он ушёл? Я стал для него последней обязанностью перед увольнением? А может, его слюноотделение увеличилось, и ему представился особый случай? Деградант! Руководителями становятся те, кто умеет только подчиняться, – лабудошники!

В такой обстановке я не решаюсь спросить, хотя за одним обеденным столом нас сидит человек двадцать. Но все молчат, хлебают суп, стучат ложками. Как мне кажется, один только плюс во всём этом замечаю: нет сплетен. Во всяком случае, внутри этого самого ебатория. Как зовут меня, не знает никто за столом, и я не знаю, например, напротив этого бородатого мужчину с маленьким курносым носом; он иногда кидает взгляд в мою сторону, смачно всасывает из ложки суп, молчит.

Я поступаю, как все: доедаю суп. Быстрее всех это делаю. Не умею медленно есть.

Надо что-то предпринять, бля! Меня угнетает такая обстановка.

– Царство небесное, – произношу вслух и, стоя, залпом выпиваю стакан тёплого компота.

Полное безмолвие! А чего я могу ожидать? Правда, ложки о тарелки перестали биться. На меня обратили внимание.

Из столовой ухожу по синей линии – как положено. Чин-чинарём. Спиной чувствую: меня провожают взглядом. Порой так мало надо, чтобы тебя заметили.