Книга Брестские ворота - Николай Дмитриев

– Молись, зараза, счас пристрелю!

Упавший в кювет немец внезапно встал на колени и, не спуская расширенных от ужаса глаз с дула пистолета, залопотал:

– Нихт шиссен, геноссе… Нихт шиссен… Драй киндер… Их бин арбайтер…[37]

– Чего это он?.. – боец опустил пистолет.

– Не видишь, жить просится, – криво усмехнулся сержант и вдруг, с неожиданным интересом глянув на подбитый «опель», окликнул Нарижняка: – Слышь, боец, ты по мотору не стрелял?

– Нет, только по стеклу… – поспешно заверил командира Нарижняк.

– Эх, если б у нас кто править умел… – вздохнул сержант и крикнул: – Эй, «Лесной», ты часом не шофёр?

– А тебе зачем? – Витька обошёл кузов кругом и остановился рядом.

– Так эту ж дуру опять завести можно, – сержант кивнул на грузовик, – и прямиком в лес…

– А точно… – «Лесной» на секунду задумался.

Потом, вскинув свой ППД на плечо, подошёл к стоявшему на коленях пленнику и, покачав перед ним руками будто крутил руль, прогудел, подражая двигателю:

– Ф-р-р, ф-р-р… – ткнул немца пальцем и снова повторил: – Ты ф-р-р?

К общему удивлению немец понял «Лесного» и, торопливо повторив:

– Я… я… Ф-р-р, – тоже, словно ухватив пальцами невидимую баранку, закрутил руками в воздухе.

– Лезь в кабину, – и Витька показал на распахнутую дверцу грузовика.

– Ты чего это задумал?.. – непонимающе спросил его сержант, но Витька только махнул рукой и, ухватив пленника за шиворот, поволок его к завалившейся в кювет машине.

Там он впихнул немца на шофёрское место и грозно приказав:

– А ну давай, ф-р-р… – покрутил пальцем над баранкой.

Немец послушно нажал стартёр, и мотор, фыркнув пару раз, завёлся. Тогда Витька встал на подножку, упёр ствол ППД в бок пленному и кивнул на опушку.

– А ну, давай, ехай!..

Немец понял, включил скорость, однако кювет оказался глубоким, и «опель», рыча мотором, только дёргался вперёд-назад, но переехать канаву не мог. Тогда сержант, сообразивший наконец, чего хочет «Лесной», гикнул, и все лесовики дружно навалились на грузовик, помогая ему выехать с шоссе на обочину.

После нескольких попыток это удалось, и тогда сержант, выйдя вперёд, зашагал перед «опелем», показывая дорогу, а его люди гурьбой пошли следом, готовые в любую минуту подтолкнуть тяжело ползущую по целине машину.

Минут через пять «опель» добрался до леса и покатил вслед за сержантом, который так и шёл впереди, выбирая места, где хоть как-то можно было проехать. Так, с трудом петляя между деревьями, грузовик одолел метров пятьсот и в конце концов, упершись в непролазный буерак, остановился.

– Всё, приехали… – сержант матюкнулся и, открыв дверцу, потащил шофёра из кабины. – А ну, вылезай!

Немец машинально заглушил мотор и с обречённым видом выбрался наружу. Потом на подкашивающихся ногах сделал несколько неуверенных шагов в сторону и, ясно понимая, что сейчас должно произойти, умоляюще посмотрел на сержанта.

В его взгляде было что-то такое, что заставило сержанта, уже поднявшего пистолет, заколебаться. Наверно, если бы немец плакал, умолял о пощаде или просто бросился бежать, сержант пристрелил бы его, не задумываясь, а так…

Наверное, нечто подобное испытывали и другие бойцы, потому что один из них подошёл сзади к сержанту и тронул его за рукав.

– Слышь, командир, он вроде как помог нам…

– Знаю… – сержант опустил пистолет.

– Опять же арбайтер по-немецки значит рабочий, – добавил боец.

– А ты откуда знаешь? – повернулся к нему сержант.

– В школе немецкий учил… – пояснил боец.

– Рабочий, значит… – сержант посмотрел на гружённый доверху кузов и тряхнул головой. – Ладно, втолкуй ему, пускай с нами ящики в лагерь тащит, а там посмотрим…

– Это правильно, – согласился боец и показал немцу на кузов. – Эй ты, давай арбайтен!.. Хильфе…[38]

– Вас?..[39]Арбайтен?.. – переспросил немец и, поняв, что ему оставили жизнь, пустил слезу…

* * *

Эмигрантский Париж гудел, как растревоженный улей. Везде, начиная от Латинского квартала, давнего прибежища русских, до Нейи, где обосновались сливки эмигрантского общества, горячо обсуждалось самое главное событие – нападение Гитлера на СССР.

Особенно много народу скапливалось во дворе русской церкви на улице Дарю, где по воскресеньям всегда собиралась толпа. Теперь здесь народу было гораздо больше, чем обычно, так как после начала Восточной войны сюда приходили почти все обитавшие в Париже русские эмигранты вне зависимости от их взглядов.

В толпе циркулировали самые разные слухи, начиная от ареста «нежелательных» иностранцев и кончая всевозможными «достоверными сведениями» о действительном ходе боевых действий, разворачивающихся там, в такой далекой и такой близкой России.

Однако сегодня полковник Шемиот-Полочанский не пошёл на улицу Дарю и сейчас стоял на хорошо обкатанной брусчатой мостовой, уходившей за угол кривой улочки, где у домов, сплошь стоявших по обе её стороны, второй этаж порой нависал над первым.

Тут Париж ещё сохранял свой средневековый облик, и создавалось впечатление, что никакие житейские бури не властны над этим местом, казалось, запечатлевшем в камне само время. Но полковник не интересовался архитектурой, а отыскав взглядом нужную вывеску, без колебаний толкнул дубовую дверь.

В помещении, куда он вошёл, под незатейливой вывеской «У самовара» размещался один из многочисленных русских ресторанчиков, не перворазрядный, но с хорошей кухней и неплохим оркестром балалаечников, игравших по вечерам.

Ждавший здесь друг полковника капитан Седлецкий сидел за крайним столиком и, увидав Шемиот-Полочанского, приветственно поднял руку. Заметив приглашающий жест, полковник прошёл в дальний угол, где обосновался капитан, и, поздоровавшись с Седлецким, сел рядом.

Офицеры были знакомы ещё со времён Великой войны, когда оба служили под началом генерала Самойло[40], и отношения у них были самые доверительные. Поэтому никакие предварительные разговоры не требовались, и полковник сразу приступил к делу, спросив:

– Ну что слышно?

Капитан собирал для полковника информацию о настроениях, царивших в, так сказать, низших слоях эмиграции, которой, в свою очередь, Шемиот-Полочанский, имевший доступ к сильным мира сего, снабжал заинтересованных лиц.