Книга Жертва - Сол Беллоу

— Где мой проклятый брат?

— Вчера приехал. Пошел сразу в больницу. Но не успел. Бедный малыш.

Левенталь положил трубку. Не удавалось смирить разыгравшиеся мышцы глотки. Оттолкнулся от края стола, будто хотел встать, и вот тут до него дошло окончательно, широкое лицо побелело, набухли черты.

Погодя он взял листок бумаги, карандашом, размашисто, печатными буквами вывел имя мистера Бирда, под ним написал: «Смерть близкого» — и, встав, оставил на своем столе.

Отчаянным, быстрым шагом прошел в туалет и сунул под кран голову. Она раскалывалась от боли. Стоял над раковиной, вода текла на лицо, а он плакал. Выдрал бумажное полотенце, приложил к глазам. Услышал, что кто-то идет, слепо ткнулся в кабинку. Закрыл за собой дверь и так, подпирая ее спиной, постепенно, давясь слезами, с трудом приходил в себя.

14

Скупые соленые струйки воздуха заменяли обычный крепкий бриз на пароме. Судно глотало волны, мрачно хлюпая носом. Воздух был белый, как мел, побледнело вечернее солнце. Один матрос сидел, привалясь голой спиной к рубке, уткнув голову в колени, стиснув ноги ручищами. Когда он стал спускаться по трапу, чтоб отдать швартовы, Левенталь бросился мимо, побежал по эллингу. Автобус как раз тронулся, он побежал рядом, колотя в дверцу ладонями. Автобус остановился, дверь открылась, он протиснулся мимо стоящих возле нее пассажиров. Приподнявшись на сиденье, что-то грубо орал водитель. Горло сведено злобой, серый ворот черен от пота. Никто ему не ответил, он опять газанул, после оттяжки опять поехали. Левенталь задыхался. Он не замечал, как пот льется по лицу, как горят руки. Думал, как на пароме он думал, что теперь все свалят на него. Елена, чего доброго, сочтет его виноватым, мамаша будет ее науськивать. Вот, настоял на больнице, приволок этого специалиста; суетится, лезет не в свое дело. A-а, старуха не в счет, но Елена! Возможно, болезнь зашла слишком далеко, когда за нее взялся Денизар. Но в больнице у Микки был хоть какой-то шанс, и, если бы она послушалась того, первого врача, может, его бы спасли. Значит, если кто и виноват, так это она сама виновата. Но именно из-за несуразности обвинений он так панически боялся Елену. Увидеться-то с нею придется. Никуда не денешься.

Теряясь среди кнопок, нашел наконец звонок брата, позвонил, поднялся. Дверь квартиры была приоткрыта. Он ее толкнул и, вздрогнув, ощутил веское сопротивление изнутри. Отпустил ручку, на шаг отпрянул. В мозгу пронеслось, что там не ребенок, не Филип, нет. Но Макс-то с какой стати стал бы его не пускать? Неужели Елена?.. Как ошпарила ужасом мысль, что ему сопротивляется само безумие. «Кто это?» — выговорил он хрипло. «Кто там?» Опять подошел к двери. На сей раз дверь распахнулась от первого же толчка. В коридоре стояла мамаша. Тут же он понял, что произошло. Она стала у самой щели, чтоб посмотреть, кто идет, и ее зажало в узкой передней.

— Что вы тут делаете? — спросил он грубо.

Она молчала, и от ее взгляда он опешил; кроме мстительности было в нем еще что-то, какая-то полоумная чуть ли не веселость.

— Где все?

— Уйти. Я один, — просипела она. А до сих пор говорила при нем только по-итальянски. Он удивился. Нет, насчет веселости он, положим, загнул. Просто ложно истолковал напряженность этого взгляда. Внук же ей как-никак бедный мальчик.

— Куда они пошли?

То ли она не знала, то ли не могла объяснить. Выдавила несколько нечленораздельных звуков. Из кухни шел пар; он видел из-за ее спины. Обед она, что ли, готовит?

— Где они? В церкви? Сегодня похороны?

Она только плечами пожала; отказывалась отвечать, и снова метнула в него этот невозможный, торжествующий взгляд, будто он — дьявол во плоти.

— Они придут домой есть, да? Mangiare[18]? Когда?

Пустая трата времени. Она хотела одного — от него избавиться. Он отвернулся и пошел вниз по лестнице.

На стук у Виллани никто не ответил. Голова у Левенталя раскалывалась от боли. Он хмурился, он колотил изо всех сил. Потом сообразил спросить у коменданта. Его он нашел во дворе — читал газету на ступенях, в тенечке, у входа в котельную.

— Вы не знаете, где мне найти своих? Я брат мистера Левенталя.

Комендант поднялся. Старый, неуклюжий, оперся на скрюченные распухшие пальцы.

— Ну как же, малыша хоронят у Болди.

— Теща там, наверху, но мне ничего не говорит. А как туда пройти?

— Да тут рукой подать. Как выйдете, повернете налево. Дальше — по той же стороне. На углу увидите церковь. — Он нагнулся — подобрать газету, распластавшуюся на серых фетровых шлепанцах.

Солнце выкатилось на ясную часть неба и пекло теперь невыносимо. Левенталь стянул пиджак. Жар мостовой забирался в подметки, до самых костей обжигал ноги. Длинный полуостров какого-то дворика порос бедными, пожухлыми кустами. Стены грубо пылали, и всё: унылые кусты, лицо высунувшейся в окно женщины, дыни, сваленные перед зеленной, — всё как бы преображалось у него на глазах, охваченное, утяжеленное зноем; цвета, зернистые, кровавые: черный, зеленый, синий, — будто дрожали газовым пламенем над обездвиженной тенью. Открытая дверь зеленной зияла входом в пещеру, в шахту; вмурованными булыжниками блестели бутылки и банки. И вдруг он как будто попал в чужеземный город: увидел церковь, указанную комендантом, приземистую, аляповатую и запущенную, огороженный дом священника, садик, фонтан с белой трубкой, под хлипким заслоном струй.

Прошел через контору Болди, вошел в зальце. Там, на плетеном стуле, сидел Филип. Ноги скрестил на скамеечке, втянул голову в плечи.

— Ну как ты, малыш? — тихо спросил Левенталь.

— Привет, дядя, — сказал Филип. Сказал с безучастным видом.

— Папа вернулся, да?

— Ага, приехал.

Сквозь овальные прорези в двери, обитой кожей, Левенталь видел мерцанье свечей. Он прошел в церковь. Тут было прохладно. Где-то жужжал вентилятор. За стеклянно-сложным пыланием алтаря висел Христос в человеческий рост. Левенталь снял шляпу, прошел к гробу. Его поразила нежность мальчишеского лица, отсутствие следов испуга и муки. Он видел горбинку носа, жесткость расчесанных волос, кончиками лежащих на складках атласа, покой этого подбородочка на груди и думал: «Он бы в Макса пошел, в нашу породу. Левенталь». Задумчиво погладил тонкие медные перильца с узлом темного плюша, поднял взгляд. Не нравилась ему эта церковь. Конечно, Елена настояла на католическом погребении. Ее право. Но каково Левенталям, мальчик тоже ведь Левенталь, после стольких поколений — и нате вам… Сам не вполне сознавая, что имеет в виду, он проворчал про себя: «Ничего, спасибо, уж мы как-нибудь обойдемся…»

Отвернулся от перил и — увидел брата.

Увидел, и как что-то толкнуло его в грудь. Он же собирался зло на него накинуться; с ходу осыпать упреками. Но сейчас, вместо того чтобы говорить, только смотрел на брата, в это темное, горестное, распухшее лицо, на шрам в углу рта, заработанный в уличной драке, давным-давно, в Хартфорде. От работы под открытым небом брат огрубел; из-за отсутствия нескольких зубов вытянулась челюсть. Костюм — такие костюмы покупали, бывало, в отцовской лавке работяги. Новые черные ботинки запылились.