Книга Труба и другие лабиринты - Валерий Хазин

А будь подхвачен праздник невесомым перышком Роксаны Гобски – особого блеска было бы исполнено, безусловно, долгожданное и ослепительное появление трех звездных красавиц, трех гурий, трех граций.

Взмывала на сцену, помавая рукой, Саша Сволочкова: кашемировое платье цвета «кэмел» и горжетка от Ив[159]Саломон, золоченые ботильоны Сальваторе Феррагамо, колье и брошь Карло Зини, кольцо Шопар.

Выпархивала, омываемая овацией, Даша Живодянова: черная шляпка, атласные брюки, блуза и кардиган от Альберты Феррети, пояс, перчатки и туфли от Поллини, платок и сумка – Келвин Кляйн, ожерелье и серьги Булгари.

Всплывала по волнам восторженных возгласов Глаша Субчак: фисташковый топ и бриджи от Кристины Эффе, жакет Житруа, сапожки с меховой оторочкой, пояс, браслет и подвеска – всё от Луи Вюиттон.

Беглое перо весело очертило бы вполне заурядный концерт, но с неизменной легкостью были бы вплетены в рассказ узлы и развязки неподражаемого аукциона, полного подлинных сюрпризов. Ведь помимо автографов и парных фото на память, бурно торговались и были разыграны три невероятных лота: тур вальса с Сашей Сволочковой, брудершафт с Дашей Живодяновой и эксклюзивное фото за ширмой у колен Глаши Субчак топлесс – все три, на глазах изумленной публики, были куплены за сумасшедшие деньги тремя неизвестными…

Было бы рассказано, наконец, что, в соответствии с сезоном, гости пили великолепную водку, очищенную на буковых угольках, головокружительный коньяк лучших домов Франции, черногорское красное вино. Среди закусок выделялась норвежская сельдь, пряный израильский хумус, астраханский копченый залом. На ужин подавали духовик из говяжьей грудинки и духовую рыбу, а на десерт были, разумеется, ананасы в шампанском, духовой виноград из Астрахани, и мак-текун, и трава-дурандань…

Но ничего этого не случилось. Ничего подобного не было отпечатано в глянце, ни передано на телеэкраны, ни послано в радиоэфир, поскольку исключительные права на освещение уникального вечера, приема, праздника принадлежали, как известно, медиа-холдингу «Гламурама», который – и это тоже хорошо известно – вскоре исчез так же внезапно, как и появился некогда в Вольгинске.

Ничуть не хуже известно и то, что уже наутро жизнь города Вольгинска потекла совсем иным руслом, и принесла совсем иные дни – но само завершение знаменательного торжества так и осталось покрыто мраком, погружено в туман и окутано октябрьской тьмой, как и все, свидетельствовавшие о нём – и тогда, и потом – оставались сбивчивы и невнятны.

Уверяли, что под шатром «Посадницы» гудели не менее девяти часов, хотя многие покинули палубу раньше. Видели будто бы нескольких разгоряченных гостей, сопровождавших дам в бельведеры – трепетно и торопливо, подобно тому, как ласкает волжская волна прибрежную ракушечку. Рассказывали – правда, без уверенности – что к середине ночи стали прорываться на сцену к микрофону вне всякого протокола и приличий, и преградить поток не могла уже и сама ведущая – журналистка, чьего имени так и не смогли припомнить, потому что каждый знал лишь один из девяти ее псевдонимов. Якобы какой-то высокий норвежский гость едва дождался своей очереди, чтобы произнести, в конце концов, по поручению Даши Живодяновой, прочувствованную речь в адрес гостеприимных хозяев – на чистейшем русском, но с холодноватым скандинавским акцентом. Потом – почему-то от имени всех присутствующих – с историческим экскурсом и ответным тостом выступил некий владелец страховой компании. Говорили, что даже кто-то из первых лиц, якобы дирижируя над головами микрофоном, предлагал спеть хором для дорогих гостей несколько песен о Волге широкой…

И когда внезапно качнулось где-то в углу и загуляло волнами слово «катание» – будто бы поднялся и завладел всеобщим вниманием один из гостей, которого некоторые звали Бориской, другие – Славиком, кое-кто – Застраховым, а зал узнал в нем обладателя самого завидного, самого дорогого, самого пикантного из трех лотов. И не то странно, – изумлялись свидетельствовавшие – что как-то сразу услышали того, кого звали Застраховым, а то, что ему мгновенно поверили.

Непрерывно поглаживая левый лацкан клубного пиджака, он сумел объяснить, что старинная барка, расшива, труба уже много лет не на ходу, а на приколе, и для катания не приспособлена. Но если кто и впрямь желает прокатиться по городу с ветерком и музыкой – на берегу давно поджидает желающих праздничный кортеж, а в конце путешествия – такой сюрприз, перед которым померкнут все шалости и услады вечера…

Не исключено, что были среди гостей такие, кто попытался что-то остановить, перекричать, оспорить – но никому не удалось запомнить ни лиц их, ни имен: пир торопливо перетекал через порог – на сходни.

Некоторые уверяли после, что на берегу накрыло сошедших куполом не виданного в Вольгинске фейерверка, и были встречены восторженным воем взрывчатые веера, стрельчатые кометы, фонтанирующие шары. Иные, напротив, утверждали, будто бы сам собой умолк гомон и топот толпы, потому что увидели многие звездное небо над головой. Но и те, и другие вспоминали поразившую всех, как бы звёздчатую цепь вдоль береговой дороги слева и справа: лучшие таункары, словно бы согнанные со всего Вольгинска, выстроились в ряд по обочинам и почему-то помаргивали, на манер такси, зелеными огоньками. И показалось, что ближние сверкают ясным сапфиром, те, что подальше, изумрудно искрятся, а совсем дальние расплываются нефритовыми каплями в дымке…

И теперь уже никто не скажет, сколько гостей нырнуло в услужливый сумрак салонов, куда направился кортеж, и где останавливался потом, ведомый тем, кого звали Застраховым…

И кортеж, и даже милицейский эскорт видели и на Ветловых Горах – правда, неизвестно, когда именно.

Но все знают: там, на Ветловых Горах, в три-двадцать семь по полуночи, прогремел тот самый взрыв, что надолго оглушил сны горожан, развернул течение времени в Вольгинске новым руслом, и поверг оба берега Волги в длительное скорбное бесчувствие. Все знают: взлетел на воздух в ту ночь, а вернее – всклубился, точно дым из трубы, и обвалился наземь единственный подъезд дома номер девять по улице Завражной. Но никто не знает – от каких причин.

И если были сплетены в незримые узлы события праздничной ночи: необычный прием в честь темной исторической даты, беспутное блуждание кортежа, фейерверки и взрыв – нащупать эти узлы никому не удалось.

Лишь глава одного из крупнейших мишарских кланов уверял позже, что тот, кого звали Застраховым, как раз и проживал на Завражной в девятом доме. И якобы были с ним на палубе «Посадницы» не то что друзья или близкие – а просто-напросто соседи по единственному подъезду почти в полном составе – унесенные впоследствии так же, как и он, злополучным взрывом. Однако поверить в такое было трудно, и скептики возражали, говоря, что все это – не более чем речи людские и пересказанное суеверие. Да и можно ли было объяснить, как жители панельной девятиэтажки из спального района оказались среди избранных на закрытом приеме, кто из них попал в кортеж, и почему больше никого из приглашенных не накрыло ужасной волной? Ведь из числа званых на вечер и первые лица города, и выдающиеся члены самых важных собраний, клубов и диаспор – все до единого, исключая ослабленных возлиянием, – поутру появились там, где должны были появиться. Да и ночные пути столичных звезд, просиявших на небосклоне Вольгинска, тоже не претерпели отклонений. На другой день, к вечеру, были все трое замечены на открытии иных, не менее громких, торжеств, в иных, не менее шумных, городах: Саша – в Казани, Даша – в Нижнем Новгороде, Глаша – в Перми.