Книга Сияние - Маргарет Мадзантини

– Прости.

– Забудь.

Потом он замолчал. Я жалобно мычал в трубку, как новорожденный теленок:

– Я люблю тебя. Ты ведь знаешь?

– Хватит уже! Гвидо, кончай это.

Я сижу на нашей кафедре. Чудная Джина ставит передо мной дымящуюся кружку и кладет несколько маленьких маффинов, которые печет и приносит на работу в чистом коричневом бумажном пакете для меня и других любимчиков.

Порыв ветра распахивает окно, и Джина бросается к нему. Я вижу ее серо-голубоватые лодыжки, похожие на сахарные леденцы, которые продаются в Ковент-Гардене. Она оглядывается на меня, подмигивает и снова семенит к окну походкой Золушки. Она уже в возрасте, но все равно это самая сексуальная женщина, которую я когда-либо видел. Если бы я захотел, то с радостью пожертвовал бы жизнью ради нее. Я никогда не встречал таких, как она.

Дорогая Джина, если бы ты знала, как мне приятно зайти на кафедру, увидеть потухший, но вычищенный камин, блестящую кочергу, совок, щипцы, уложенные, как вилки перед черной тарелкой. Я знаю, что в твоем чудесном сердце, твердом как сталь, есть маленькая слабинка: ты покровительствуешь мне, приехавшему в Лондон чужаку, ты выбрала меня своим протеже.

– And what about your mother, Guido?[21]– спросила она однажды, а за окном играли в салочки голубые синицы.

– Она умерла.

– О, мне ужасно жаль!

– Это было очень давно.

Ее глаза заблестели, а в стакан скатилась пара слезинок, которые она смахнула платком. У Джины тоже умерла мать, она выросла в пансионе для несчастных девочек, очень бедных, но все же не нищенок.

Она взяла меня за руку, и мы постояли несколько минут, глядя на светящийся закат. Наши мысли уносились в далекое печальное прошлое, к пережитым страданиям. Я достал бутылку, унаследованную от презираемого мною предшественника, покойного профессора Аллена. Распитие отличного односолодового скотча стало для нас своеобразной традицией. Впрочем, мы пили только по пятницам, строго после занятий. Это было время смеха и кривляний. Джина ужасно смешно представляла профессора Аллена и его заместительницу Фанни. Она хихикала, изображая покойных и здравствующих коллег, передразнивая студентов и просто прохожих. Если бы все были такие, как Джина, наш мир был бы самым добрым, самым прекрасным и самым достойным, пусть даже в шкафу и хранилась бы парочка скелетов. Ей нашлось бы место в Лондонском суде, она бы прекрасно смотрелась в белом парике и в плаще цвета воронова крыла, стучала бы деревянным молоточком, верша судьбы праведников и грешников.

Иногда Джина заглядывала на мои лекции, но всегда ближе к концу. Слушала минут пятнадцать не шевелясь, сложив руки на груди, а я продолжал вещать: гордился, что ко мне пришла такая студентка, маленькая фея с незаметными рожками, в сапожках из шкуры морского котика. Она всегда умудрялась меня похвалить или заметить мне, что я слишком уж подробно и обстоятельно занимаюсь со «старательными баранами». Так она называла недалеких, но дотошных студентов. У нее было прозвище для каждого, кто появлялся в колледже, пусть даже на несколько месяцев. «Старательные бараны», по мысли Джины, были гораздо хуже «шлюшек Караваджо» или «гонщиков» – студентов, которые ничего не знают, но трещат без умолку.

По пятницам я всегда старался закончить лекции немного пораньше, хотя бы минут на пятнадцать. Потом я раскладывал по местам свои материалы, а Джина аккуратно расставляла стулья, собирала губки, пропитанные мелом, шла на кафедру и готовила там «славную штуку», чтобы обрести вдохновение на будущую неделю.

Да-да, около года мы курили травку – отличную и легкую, чистейшую травку без всяких синтетических добавок, плохо сказывающихся на здоровье. Мы не хотели портить себе удовольствие. Я начал первым, сначала втихую. Просто нашел в аудитории позабытый студентами косячок. Таких Джина звала «учениками Рубенса». Немного поколебавшись, она ко мне присоединилась. Так я узнал, что она тоже покуривала.

Мы затянулись веселящей сигаретой. В тот день травка была особенно хороша. Она не оставляла на языке ни малейшего привкуса – наоборот, дарила ощущение нежности и свободы. Джина заметила, что я где-то далеко:

– What’s the matter, darling?[22]

На меня снова накатило ужасное желание. Я выдавил из себя несколько слов – так, просто чтобы что-то сказать. Но по моим затуманенным глазам Джина все поняла:

– I knew there was something wrong…[23]

– Понимаешь, это мужчина.

На какую-то секунду мне показалось, что она не поймет. В конце концов, она уже не так молода, даже немного перезрела…

– Мужчина, и что с того? Я тоже когда-то была влюблена в одну подругу, ее звали Салли. Конечно, мы с ней не спали, но какая разница, ведь это была любовь! Пока она была жива, я любила ее, как никого на свете!

Она призналась, что знает кучу геев. «Правда, ты на них не похож, выглядишь гораздо более мужественно».

– Знаешь, геи довольно жестоки.

– Прекрати.

– А те, кто чего-то добился в жизни, так и вовсе последние сволочи.

– У меня есть друзья-геи, которые и мухи не обидят.

– Не сомневаюсь. А ты попробуй-ка положи им в ладонь эту муху!

– Да вы сегодня грубы, леди Джина.

– И кто из вас за женщину?

– Что-о-о? Что за пошлые вопросы!

– В сексе все очень пóшло, мой мальчик.

– Мы оба мужчины, и точка.

– Ну а за женщину-то кто?

– Ради бога, перестань!

– Думаю, суть одна.

– За женщину по очереди.

– Очень демократично. Мне бы тоже хотелось попробовать.

На самом деле все было гораздо грустнее, но мы, затерянные в пригороде Лондона, хохотали как сумасшедшие, а за окном неотвратимо сгущались сумерки и поезд, окутанный клубами дыма, отходил от платформы и вершил свой путь по темной ночной дороге в сторону Лондона без меня. И вдруг занавес рухнул прямо на клоунов, и я неожиданно оказался на сцене в первозданной наготе. Я рассказал ей о Костантино.

– Понимаешь, у меня такое чувство, что кто-то топчет ногами мое лицо, давит пятками нос и глаза, затыкает рот. Я раздвоился, и этот двойник мешает мне жить. Я всегда о нем знал, но теперь-то я не ребенок. Прошлого не вернуть, но дело в том, что я боюсь шагнуть вперед. Я вообще ничего не могу.

– Тебе не кажется, что до «ничего» всегда было «что-то»?

– Я не могу и дальше жить с этой тайной.

– Тайны – лучшие любовники на свете! Они лишены предрассудков и дарят нам желание жить. Они подхлестывают, будят посреди ночи.