Книга Не отрекаюсь... - Франсуаза Саган

Вы мечтали о вечной любви?

Да, когда мне было четырнадцать лет. Позже – нет, потому что мне было интересно узнать других мужчин, несмотря на горечь разлук. Любовь может быть и помехой празднику. Когда начинаешь скучать, трястись от скуки – надо бежать. Я порой ускоряю события, чтобы не дождаться худшего, этих завтраков, когда нечего больше друг другу сказать. Но я не знаю рецепта для долгой любви. Да и не вижу в нем необходимости. Я слишком люблю счастье, чтобы иметь несбыточные желания.

Любовь делает человека счастливым?

Когда вы влюблены, полного счастья быть не может. С одной стороны, вы не можете быть все время вместе с тем, кто вам нравится. С другой стороны, не можете быть абсолютно уверены ни в самой себе, ни в нем. Есть об этом великолепная фраза у Пруста: «Он испытывал при Альбертине эту неловкость, эту потребность в чем-то большем, которая лишает подле любимого существа чувства любви». Я думаю, это верно.

Если скажут слово «любовь», что вы ответите?

Я всегда цитирую фразу – она чудесная – Роже Вайяна: «Это то, что происходит между двумя людьми, которые любят друг друга». Добавлю, что любовь – как болезнь, тяжелая и постыдная, когда она не взаимна. Когда я не влюблена, это кажется мне безумием, глупостью, бессмыслицей. Когда влюблена – не расстаюсь с телефоном, не помню себя… Меня очень трогает тот факт, что люди, слывущие несгибаемыми, бывают обезоружены ласковыми, нежными. Когда влюбляешься в хорошего человека – пиши пропало. Это навсегда. Но жизнь мужчин тоже не сахар! Отношения в парах зачастую бывают напряженными, просто невозможными… наверное, потому, что женщины требуют всего по праву «слабого пола» плюс пресловутой свободы.

Свобода, независимость – вы ими дорожите…

Это мое оружие. Независимость прежде всего. Нет, конечно, если в кого-то влюбляешься, то полностью зависишь от телефонного звонка. Независимость не исключает такого рода зависимости, она в том, чтобы не видеться с теми, кого презираешь, не здороваться с теми, кого считаешь подлецами, не делать множество вещей, которые делают многие, даже умные и чуткие люди, потому что их вынуждает к этому жизнь. Вот эта зависимость может довести до самоубийства. Люди все больше и больше запутываются в этих сетях. На них всегда устремлены чьи-то взгляды. У них нет времени хоть немного сосредоточиться на себе, побыть пару часов в одиночестве, почитать книгу, послушать музыку, просто расслабиться, подумать, поработать мускулами головы.

Да, независимость – это как мускулатура, которую надо развивать. Но у людей вечно нет на это времени. В любую секунду их мир может рухнуть, если не станет чьего-то взгляда, чьей-то поддержки. И тогда – черная дыра. Но вместо того, чтобы заполнить эту дыру, взяв книгу или просто уснув, они в нее падают. Они мечутся, охваченные паникой. А тут еще ужас – непрерывный шум, бубнит телевизор, гомонит город, и все эти дурацкие лозунги в газетах: «Будьте счастливы»… «Как стать счастливым»… Это же мерзко, в конце концов! Им объясняют, как стыдно и глупо быть несчастными, потому что сделано все для их счастья. Поэтому, будучи несчастными, они чувствуют себя виноватыми. Я думаю, это одна из причин, по которым люди кончают с собой. Раньше они просто были несчастны. В эпоху романтизма, например, люди ходили по улицам, обливаясь слезами, падали друг другу в объятия, рыдая, и чем больше они плакали, тем более умными и чуткими слыли! Теперь же, если вы не повторяете то и дело «Все хорошо, все отлично», вам скажут: «Бедный дурень, сходи-ка ты к психиатру или попей таких-то таблеток!» Идиотизм все-таки.

Эта свобода – одна из составляющих любви к жизни?

Именно. Свобода всегда была моей истинной страстью, с самого детства.

Если проследить ваш путь с 1954 года, оказывается, что вы как-то незаметно стали одним из политических ориентиров вашего времени. Как это произошло?

На политику мне было наплевать. Но началась война в Алжире, я подписала «Манифест 121», и на мою жизнь покушались. Я примкнула к левым интуитивно и поверила в Миттерана.

Но в 1965 году вы поддерживали де Голля против Миттерана?

Да. Были даже дебаты в «Пари-Матч». В то время я была за де Голля, а Маргерит Дюрас – за Миттерана. Для меня де Голль был левым. Я и до сих пор так думаю. В то время я не верила в Миттерана, я познакомилась с ним в 1979–1980 годах и изменила свое мнение.

Знаете, правые, левые… По отношению к нищете, к тому факту, что есть обездоленные, несчастные, голодающие, есть две позиции. Одни говорят: нищета существует, но это неизбежно; для меня это правые. А другие говорят: нищета существует, и это нестерпимо; это левые. Нищета как понятие всегда казалась мне нестерпимой.

Вы голосуете?

Да, всегда в Кажаре, моей родной деревне.

Вы часто опережали специалистов в оценке политической ситуации, например, в том, что касалось Кубы, как вы это объясните?

На историю с Кубой я не в обиде. Когда я в 1960-м туда приехала, многие были в восторге. Но мне все эти солдаты со всеми их автоматами внушили изрядное опасение. Быть может, это женский здравый смысл, неприемлющий знамен и фанфар?

А в вашей семье интересовались политикой?

Мой отец не имел убеждений, кроме одного: не голосовать за коммунистов! Моя мать была правой традиционно, она ведь из семьи помещиков. Но все не так просто: мои родители прятали евреев во время войны.

Во время войны вам было страшно?

Нет, потому что маме не было страшно. Когда началась война, родители оставили нас, брата, сестру и меня, у бабушки в Лоте и уехали в Париж, потому что мама забыла свои шляпы. Она не могла представить, как переживет войну без шляп. Когда они вернулись, мы поселились в Дофине, потом в Веркоре: отец думал, что там нам будет спокойнее. На самом же деле мы жили между драмами и казнями.

Кто был главой вашей семьи? Отец или мать?

Мои родители. Они были очень разные и дополняли друг друга. Любопытно, кстати, что они понимали друг друга, только когда ссорились. Короче говоря, доказывая свою несхожесть, они больше друг друга ценили. Это люди, которые очень помогли мне в жизни.

Что вас забавляет?

Многое. Люди, некоторые ситуации, газеты, СМИ, физиономии людей в телевизоре, как они выступают с достоинством, точно на подмостках, и как ерзают, когда на них направляют свет софитов. Очень уморительно. Это язвительный смех, но есть еще смех более непринужденный, дружеский. Я обожаю Лорела и Харди.

Вы любите каникулы?

Слово «каникулы» для меня пахнет детством: вспоминаются пейзажи Нормандии или Средиземноморского побережья. Но еще и не столь ясные горизонты разных учебных заведений: в семнадцать лет я провалила июньские экзамены и проводила каникулы в пансионе.

Повторили бы вы, как в конце «Ответов»[39]несколько лет назад: «Мне не хочется быть взрослой»?