Книга Арабская дочь - Таня Валько

— Раз уж мы здесь, то должны урегулировать вопрос о наследстве.

Тело Малики еще не предано земле, но Ахмед, оценив сложившуюся ситуацию, уже спешит позаботиться о собственной выгоде.

Хадиджа и мать смотрят на него с презрением, а Марыся — со страхом.

— Может, вы на минутку отложите это дело, господин Ахмед? — холодно произносит Аббас, муж Хадиджи, и, сжав губы, иронично смотрит на него.

— Почему? Это у вас, ленивых ливийцев, много времени, а я человек мира.

— Госпожа, — обращаясь к матери, говорит могильщик, — этот металлический гроб внутри заварен, мы его не сдвинем с места.

— Но я разговаривала с консулом! Он утверждал, что все будет в порядке. Мы обо всем договорились. Все согласовали…

Ахмед иронично улыбается и отходит на два шага в сторону, чтобы зажечь сигарету.

— Уважаемый, это должно быть сделано сегодня. Нельзя отложить или подождать, — Аббас вытягивает купюру в пятьсот динаров и сует ее в грязную ладонь оборванца.

— Тогда нужно поехать в город и найти кого-то с электрической пилой или чем-нибудь таким. Иначе не получится.

— Мы подождем, нам некуда спешить. — Говоря это, Аббас поворачивается в сторону Ахмеда.

Три часа спустя, когда все кладбище уже охватил мрак, а плакальщицы сидели в автомашинах, довольный собой могильщик привозит специалиста по металлу.

— Господин хорошо заплатит, — говорит он. Используя необычность ситуации, мужчина пытается максимально поднять цену услуги.

После частичного разрезания металлического гроба на все кладбище распространяются сладкий трупный запах и вонь формалина. Запах такой сильный, что женщины не в состоянии его перенести и, закрыв носы, убегают к автомобилям. Ахмед еще минуту топчется на месте, потом быстро шагает к машине и отъезжает. Один Аббас, с закрытым хирургической маской по самые глаза лицом и в пластиковых перчатках из аптечки автомобиля, помогает похоронить малознакомую невестку. Марыся с Хадиджей, дрожа, крепко обнимаются. Тетка старается прижать заплаканное лицо девочки к груди, чтобы та не видела подробностей ужасного погребения. Мать Малики не может оторвать глаз от останков дочери, завернутых в белый, местами посеревший саван. В ярком свете чересчур мощной лампы она видит лицо дочери и наконец находит в себе силы посмотреть в полуоткрытые мутные глаза женщины, еще неделю тому энергичной и полной надежды на светлое будущее.

Настойчивый звонок у входной калитки отражается эхом от пустых стен дома. Сломленная болью, с печатью мучений на лице, старая арабка, лязгая дверными ручками, медленно движется к двери. Смотрит на молодого человека лет двадцати, худого, с черными тенями под глазами. Она не узнает в нем никого из знакомых и сразу, без слов, хочет закрыть дверь у него перед носом.

— Бабушка, это я, Муаид, — слабым голосом говорит парень, придерживая жестяную створку двери.

Пожилая женщина присматривается, сосредоточивается и оценивает фигуру. Еще раз смотрит на гостя и только теперь в его утонченном лице видит глаза и рот своей недавно умершей дочки Малики. Это так ее поражает, что у нее спирает дыхание и она хватается за слабое больное сердце. Парень берет ее под руку и через хорошо знакомый двор ведет в холодную гостиную. Туда прибегает красивая юная девушка с белой, нетипичной для арабов кожей и русыми волосами. Она укладывает сомлевшую пожилую женщину на софу, потом спешит за стаканом холодной воды.

— Ты кто? — ворчит она на парня.

— А ты? — отвечает он ей в том же тоне. — Ты прислуга?

— Моей собственной бабушке я буду даром служить до конца жизни…

— Это и моя бабушка тоже. Меня зовут Муаид, — представился он в конце концов и добавил: — Но я тебя не помню.

— Вовремя же ты появился, — презрительно говорит девушка. — Годами не поддерживал отношений с семьей, с матерью, а теперь, когда она лежит в гробу, вырастаешь, будто из-под земли. Интересно, зачем?! — говорит она с горечью.

— Марыся, дай ему шанс. — Бабушка, опираясь на руку внучки, с трудом садится. — Не осуждай парня, ты ведь его даже не выслушала.

Повисает неловкая тишина. Любящая внучка подкладывает женщине под спину подушки, садится около нее и со сжатыми от злости губами поворачивается лицом к нахалу.

— Ну говори, чего хочешь? — спрашивает она в лоб, а бабушка вздыхает и гладит девушку по спутанным волосам.

— Как у тебя дела, Муаид? Как здоровье, учеба и в целом все? — спрашивает старая ливийка. Голос ее тих и слаб. — Как Лондон?

Девушка фыркает, срывается с места и быстро идет в кухню, расположенную на втором этаже.

— Любимая, сделай нам чаю и принеси мне валиум и глюкардиамид.

— Или одно, или другое, — ворчит девушка, — такое количество лекарств скорее убьет тебя, чем поставит на ноги.

— Умница моя внучка. Очень любила твою мать и пользовалась взаимностью. Она заменила Малике ребенка, который ее бросил.

Воцаряется неловкая тишина, которую парень прерывает в тот момент, когда Марыся спускается сверху, неся кувшин зеленого чая с мятой и лекарство для бабушки.

— Неделю тому назад я случайно встретил в Лондоне Лейлу, — грустно начинает он. — Твою племянницу, бабушка. Она приехала в психиатрическую клинику навестить приятельницу, у которой депрессия. Мы просто натолкнулись друг на друга.

— А ты что там делал? — спрашивает женщина.

— Я уже год лечусь, — признается грустно Муаид.

— У тебя СПИД или что-то подобное? — беспокоится бабушка.

— Все не так плохо. Да, я употреблял наркотики, но у меня были деньги на одноразовые иглы и шприцы.

— Хорошо. — Пожилая ливийка вздыхает с облегчением, будто зависимость от наркотиков ничуть не страшнее простого гриппа или ангины.

— Учиться я начал год назад, но из Ливии я приехал уже зависимым и через полгода попал в плохую компанию. У меня была замечательная цель, но, вместо того чтобы учиться, я доставал дозы за бабки, а девушки перли и в двери, и в окна. Позже все покатилось по наклонной. Однажды меня взяли под кайфом, когда я спал на Оксфорд-стрит. За это получил так называемую мойку. Двадцать четыре часа ареста и пятьсот фунтов штрафа. Это стало случаться все чаще, по мере того, как я становился все более зависимым. Мама посылала деньги, поначалу еще звонила, а потом уже ничего, ноль контакта или заинтересованности… Только травка. Я чувствовал себя лишним, нелюбимым, ненужным. Я понимал, что мешаю ее изысканной дипломатической жизни. Мало того что ублюдок, но в придачу еще и наркоман.

— Она ведь предлагала тебе приехать в Аккру, правда?

— Ага, приглашала на праздники, но не вернуться и жить с ней. Она все время повторяла, что в Гане нет хороших учебных заведений и каждый, у кого есть деньги или хоть немного способностей, едет учиться в Европу или Америку. А у меня ведь речь шла уже не об учебе, а о том, чтобы чувствовать себя любимым и кому-то нужным. Иметь дом. Если ребенок растет без отца, он уже одинок и немного не такой, как все. Но если еще и мать к нему так относится, то это настоящая трагедия. Я знаю, что я слабый человек и нуждаюсь в заботе близких. Мне просто хочется тепла. Разве это так много?