Книга Слепой Орфей - Александр Мазин

Слава пропустил еще один удар, смягчив доворотом корпуса. И еще один, весьма болезненный,– в голень… и тут Халик скис. Уронил рукя, лицо его, свирепая ряшка, поросшая светлой щетиной, вдруг приняла плаксивое детское выражение. Это выглядело настолько дико, что Зеленцов тоже опустил руки… и услышал, как красивый баритон Ваньки выводит:

– «…врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящий Его. Яко исчезает дым да исчезнут! Яко тает воск от лица огня, такс да погибнут бесы…»

Опустив веки и мерно осеняя себя крестом, Басов допел молитву, открыл глаза.

Зеленцов глуповато уставился на друга, потирая ушибленный бок.

– Первый – за нами,– бодро сказал Иван.– Двинулись!

– Куда?

– Угадай!

– А они? – Зеленцов кивнул на раскачивающегося Магида и совершенно разнюнившегося Халика.

– Скоро отойдут,– ответил Басов.

– Отойдут – в каком смысле? – испугался Слава.

– В хорошем! – Иван засмеялся.– Это одержимость. Блондина я вытащил.

– А Гришка?

– Этот – сам. К моему удивлению. Всё, поехали.

– Угу.– И уже на улице: – Ванька, туповат я стал, куда же мы все-таки направляемся?

– К твоему сэнсэю.

Зеленцов застыл как вкопанный.

– Ты что? – удивился Басов.

– Этот – у него?

– А где ж ему быть?

– А ты уверен, что справишься? – с сомнением спросил Слава.

– Бог знает, Зеленец. Если честно – не уверен.

– Может, тогда не ходить? – голос Зеленцова дрогнул. И если бы только голос!

– Не ходить? Можно и не ходить,– задумчиво проговорил Басов.– Но вот такая закавыка, старик: поганец этот с каждым часом сильнее становится. Думаешь, мне хочется идти? А надо. Готов не готов – надо! Мне отступать – грех. А вот тебе… – он ласково сжал локоть Славы,– тебе, может, и не надо. Не знаю… Пойду-ка я один! – решил он.– Ты только расскажи куда.

– Ни хрена себе! – Зеленцов так обиделся, что даже бояться перестал.– Ты это брось. Бас! Никаких «один»! И не думай!

– Ну вот и решили,– спокойно кивнул Иван.– Деньги еще есть? Лови тачку.

– Пешком дойдем,– возразил Слава.– Тут рядом.

Глава вторая

В ответ на стук из-за двери донесся голос Елены:

– Входи, Глебушка…

Елена сидела на ковре, ноги – в падмасане, распущенные черные волосы, падая, наполовину закрывали лицо. Женщина глянула сквозь них, затем отбросила быстрым движением руки и улыбнулась. На ней был бело-красный спортивный костюм и натянутые почти до колен Глебовы шерстяные носки.

Стежень опустился напротив, аккуратно уложил ступни на бедра, так что стал виден замысловатый узор на подошвах тапочек.

На стене, над головой Елены, висело овальное зеркало. Глеб мог видеть в нем одновременно и себя и свою гостью. Сравнив собственный торс с тоненькой талией Леночки Энгельгардт, он усмехнулся. Женщина-воин!

– Ты лучше с Кириллом равняйся! – улыбнулась женщина.

Как всегда, она превосходно снимала все чувства и мысли Глеба, если он специально не прикрывал их.

– А ты все хорошеешь! – Стежень поднял над головой сцепленные кисти, потянулся.

– Удивительно, что ты заметил. Помедитируем?

– Что же?

– Солнышко сегодня хорошее, как сказал Кирилл.

– Солнышко? – Глеб посмотрел в небольшое круглое окошко, выходящее в сад.– Солнышко… – Он поднял с ковра шелковый синий шнурок, намотал на палец: – Давно хотел тебя спросить, Ленок… Чем ты нынче занимаешься?

– Спроси.– Ее улыбка стала еще обольстительней.

– Чем ты занимаешься?

– Чем я занимаюсь или откуда беру деньги?

– Все, что сочтешь нужным рассказать.

– Ах, как официально! – Серебряный смех.– Глебушка, у меня от тебя секретов нет! – Елена кокетливо поправила волосы.– Мои друзья оформили мне школу. «Четырехлепестковый лотос Камы». Может, слышал?

– Нет. Ни о друзьях, ни о школе, ни о «Четырехлепестковом лотосе». Такой бывает?

– Теперь есть, коли зарегистрировали.

– И что же ты делаешь?

– Немного гадаю, немного лечу… Ну, конечно, не так, как ты. Бывает, порчу сниму… Или наоборот. Только ты уж не распространяйся, я тебе – как своему.

Стежень свел брови, уставился в темные блестящие глаза. Зеркально-блестящие… Крепка стала Ленка! Ох крепка!

– А как же Сермалева этика?

– А это, Глебушка, вне этики. Это – плата.

– Ага… – Стежень ощутил, как горячая струя бьет вверх, вдоль позвоночника.– Значит, подалась к сатане, сестренка?

Женщина хрипловато рассмеялась.

Глеб напрягся, ладони стали слегка влажными: эта женщина пахла опасностью. Но все равно Стежень не мог перешагнуть через прошлое и увидеть в Леночке Энгельгардт Врага.

Смех привел в смятение его чувства. Это был особый смех. С некоторым опозданием Глеб стряхнул с себя наваждение и тут же понял, что совершил еще одну ошибку: слишком серьезно воспринял то, что было всего лишь безобидной, на их уровне, игрой.

– Глебушка,– нежно проговорила Елена,– брось ты эти еврейско-христианские заморочки. И все-то вы, православные, на право-лево делите! – Она опять рассмеялась, окатив Стежня возбуждающей волной.– С чего ты решил, что я плачу? Это мне платят! Так-то, родной мой! Ну что молчишь-хмуришься? – Она вытянула ногу и легонько толкнула Стежня в живот.– Если обидела нечаянно – прости. Не сердись, ладушки?

Откинувшись назад, она кончиком шерстяного носка провела по груди Глеба, уперлась в солнечное сплетение.

– Глебушка! Я ведь тебя больше всех люблю! Больше Кирилла! А ты… Помнишь, как ты меня окрестил, когда первый раз увидел?

– Не помню,– осторожно ответил Стежень.

– А я, представь, помню. Ты Сермаля эдак по-дружески в сторонку отвел – ты тогда такой уверенный был, важный, даже Сермалю советы давал – и солидно так: «Зачем тебе эта замарашка?»

– Не помню.– Глеб недовольно покосился на узкую стопу в шерстяном носке, поглаживающую его живот.– Мало ли что я говорил когда-то… Важно, что сейчас. А сейчас, имей в виду, ты мне не нравишься!

– Нравлюсь, Глебушка! Ты уж не лукавь. Еще как нравлюсь! Потому ты сейчас со своей православной праведностью на меня и наваливаешься. Не надо, милый! Ты ведь сам меня такой сделал!

– Это как же? Замарашкой назвал?

– Именно! – Елена вытянула руку, растопырила пальцы, поглядела.– Назвал бы ты меня Золушкой – ох как бы все обернулось! Но я тебе очень даже благодарна, Глебушка!