Книга Тайна голландских изразцов - Дарья Дезомбре

Плаченик заметил ее пораженный взгляд и кивнул:

– Мы не продаем здесь люкса, мадемуазель. Люкс – это в Париже, на Вандомской площади. Это там – ювелирные украшения, бархат и деревянные резные панели эпохи Людовика XVI. А у нас тут – исходный материал, полезные ископаемые, которые, как нефть, имеют свой мировой курс. Наше дело – их выгодно купить у основного мирового поставщика – де Бирса, правильно огранить, чтобы при максимальной чистоте камня достигнуть максимального же веса, и – продать. Тем самым ювелирам. Другое дело, что огранка бриллианта – это большое искусство. Вы пришли спросить про бен Менакена, так вот тот Менакен понимал в огранке больше всех из тогда живших огранщиков.

– Вы знаете бен Менакена? – не поверила своим ушам Маша.

– Все в моей профессии слышали о Менакене, – ворчливо подтвердил Плаченик. – Вы могли отыскать про него информацию в Интернете, и не нужно было бы сюда приходить. Но раз уж пришли, скажу. Мало кто из людей рождается гением. Чуть больше на этом свете настоящих трудяг. Так вот, бен Менакен был гениальным трудягой. Мы знаем, что его изгнали с Иберийского полуострова. Возможно, он был марраном…

Маша смущенно улыбнулась, и Плаченик вздохнул, поясняя:

– Марран – прозвище, данное в Испании насильно крещенным евреям. Отсюда и термин «крипто-еврей», по аналогии с первыми «крипто-христианами», обозначающий иудеев, исповедующих свою религию тайно. В общем, мы в курсе, что несколько лет он провел в Венеции, в первом в Европе гетто: Венеция активно торговала с Индией, и именно туда привозили ценнейшие алмазы с голкондских месторождений. Сейчас они давно уже опустошены, а тогда стали известны благодаря раджам, отбирающим для себя любимых самые лучшие камни. Вторые же по качеству алмазы отправлялись в Европу, где узловым городом на их пути и была Венеция. Так что место жительства он выбрал себе более чем логично. Только какая огранка существовала в шестнадцатом веке? – Плаченик сделал паузу, которую Маша должна была заполнить демонстрацией своих глубоких познаний, но она лишь смущенно покачала головой: мол, не в курсе.

– Кабошон, – вздохнул над Машиной серостью Плаченик. – Так называемый округлый полиссаж, без граней. Неплохо подходящий для сапфиров или изумрудов, но совершенно неинтересный для бриллианта. А почему? – И, не ожидая уже от Маши ответа, продолжил: – Потому что бриллиант требует граней, чтобы преломлять свет и посылать его обратно в удесятеренном виде. Тем и знаменит.

– А как же «царапающие камни»? При дворе Елизаветы Английской? – вдруг вспомнила Маша байку от друга детства историка. – Когда в кольцо вставляется камень, ограненный в виде октаэдра – с выступающей острой вершиной. И этой острой вершиной, как карандашом, пишут признания на окнах дам?

Плаченик впервые взглянул на Машу с неким подобием уважения и кивнул:

– Так-то оно так, но ни тот, ни другой вариант к современной огранке не имел никакого отношения. Сами огранщики камней представляли собой ремесленную популяцию, не объединенную в гильдии, и потому в нее допускались евреи. Оттого-то мы по сию пору являемся лучшими специалистами в этой области. Так вот, бен Менакен был гением, поскольку именно он придумал, рассчитал и воплотил в жизнь первую настоящую огранку – «розу». В ней было двенадцать граней, и она, конечно, не блестела так, как современные бриллианты, но худо-бедно распространилась по всему миру, просуществовав до конца XIX века. И сделав Менакена очень богатым человеком. Таким богатым, что он уже мог решать, где он хочет осесть после изгнания из Испании и отъезда в 1550 году из Венеции, которая показала тогда всем странам-соседям «отличный» пример, отселив «своих евреев» в первое гетто. В ту пору экономика качнулась от Средиземноморского бассейна к северным морским путям: Брюгге, Антверпен и Париж стали центрами огранки в Европе. Абрахам выбрал Антверпен – космополитический город, известный своей терпимостью к евреям и протестантам, где еще не боялись инквизиции. Он обосновался здесь, богател, приобрел недвижимость, но тут грянула 80-летняя война с Испанией, и в ноябре 1576 года испанская солдатня ворвалась в город, убив восемь тысяч человек и спалив 800 домов. Тот день вошел в историю под именем «испанской резни». Но это для фламандцев испанская резня была в новинку… Евреи уже знали, каково это, когда ночью вас окружают и, безоружных, предают огню и мечу. И Абрахам понял: не стоит ждать лучших времен. Надо опять бежать. Он распродал все, что имел, и исчез, растворился, не оставив никаких следов.

– Откуда вы это знаете? – с изумлением спросила Маша.

Плаченик пожал плечами:

– Я догадываюсь. Пытаюсь понять, как могла функционировать его умная голова после того, что пережила его семья в Испанском королевстве.

– И как вы думаете, куда они могли уехать? – спросила Маша.

Плаченик развел руками:

– А куда все. В свободный город Амстердам или протестантский Лондон, который вскоре сам пошел войной против испанской короны. Больше некуда.

Он

Несколько дней он пил, не просыхая. Пожалуй, впервые в жизни. Подобное поведение могло бы сильно удивить его покойную бабку, но совсем не смутило Лесю – в ее окружении все мужчины пили, и она сказала себе, что это только вопрос времени и надо просто переждать. Алкогольный дурман позволял не замечать брезгливых взглядов свояченицы, а главное – не вспоминать о той беседе в ресторане. И о ее презрении.

Когда он протрезвел, ее уже не было в квартире. Леся объяснила, что сестра опять рванула, теперь уже в Вену – там нашелся очень интеллигентный, пусть и немолодой уже мужчина, любитель классической оперы и классического же джаза. Леся даже показала ему фотографию: серое добротное пальто, белый шарф, лицо, как у шарпея, все в складку. Нетрезво вглядевшись в это лицо, он почувствовал приступ тошноты и едва успел добежать до сортира.

А через два дня устроился разнорабочим в бригаду, состоящую почти на сто процентов из поляков. Ездить нужно было из Брюсселя аж в Брюгге, зато сам объект находился в живописном месте, на канале: дом коричневого кирпича со ступенчатой крышей, зажатый между двумя уродливыми современными зданиями – из того же кирпича, но навевающими жуткую тоску.

Дом был странным, это он почувствовал сразу. Будто был построен не для жизни, а только чтобы сохранить какую-то только ему известную тайну: малюсенькие оконца, низкие потолки. Новые хозяева хотели все перестроить: увеличить окна, сделать из пяти крошечных комнат две приличного размера. Убрать потолок, чтобы открыть глазу темные, красиво состарившиеся балки на чердаке. Официально здание не представляло исторической ценности, и мэрия, хоть и не сразу – все же XVI век, – дала добро. Хозяева наняли для черной работы по слому бригаду дешевой рабсилы из Восточной Европы, и – понеслось. Едва войдя, он увидел камин, точнее, каминище. Его и нельзя было не заметить – он царил в центральной комнатке, совершенно ей несоразмерный, белый с синим, величественный. В обеденный перерыв поляки ели свои сэндвичи, скучившись на лавке на берегу канала, а он захотел побыть один. От непривычной работы ломило спину, он сел прямо на пол и, прислонившись к стене, развернул бутерброды, приготовленные верной Лесей даже с некой претензией на изысканность: кружочки огурца на сыре с горчичными зернами.