Книга Реальный репортер. Почему нас этому не учат на журфаке?! - Дмитрий Соколов-Митрич

– А почему не в голову?

– Потому что башка у него устроена, как башня у хорошего танка: пуля от нее рикошетит.

– Признавайся, сколько медведей убил?

– Слава богу, нисколько. Хотя они тут ошиваются постоянно, особенно зимой. Летом они в основном на северовосточную землю уходят, потому что здесь Гольфстрим, льды тают, а им для охоты на нерпу нужно, чтобы ледовая обстановка была. А вот с октября по июнь их тут как грязи. Самое главное – вовремя его заметить. Один из признаков, что где-то рядом медведь, – это если все песцы вдруг куда-то исчезают. Однажды чуть не напоролись на него, но вовремя заметили, что пар из-под пирса идет. А в темное время, когда я за водой на озеро еду, его глаза выдают – бликуют. Но мы всегда стараемся уйти от столкновения. Однажды он нас с Женей Гордусом чуть не сожрал. У меня тогда как назло ружье заклинило, а у него – ракетница была без ракеты. Нас тогда норвежские скутеристы спасли. Они как раз из-за мыса появились. А медведь не любит звук скутеров, тут же уходит.

На Шпицбергене два туристических сезона: летний – когда по фьордам бегают корабли, а по горам – люди, и весенний – когда уже светло, но еще лежит снег и можно гонять на скутерах. Норвежские скутеристы – они в чем-то даже хуже медведей. Во всяком случае, глупее – это точно.

– Какой-то сильно умный норг однажды тут проехал на скутере и забил маршрут в свой навигатор. Потом он этой картой с маршрутами, видать, стал торговать, потому что другие скутеристы начали ездить по одному и тому же пути, сантиметр в сантиметр. И все как один на полном ходу врезаются в наш короб с коммуникациями и переворачиваются. Наверное, когда тот первопроходец тут ехал, снег высокий был, и он короба не заметил. И объяснить это товарищам иностранцам нет никакой возможности. Я уж и знаки ставил – бесполезно. Прут и прут – прямо как те же медведи. «Куда ты опять попер, вот же, говорю, – дорога, я ее специально расчистил, езжай по ней». А он, дурак, кивает, улыбается и едет себе дальше. Два сезона они тут кувыркались, только чудом никто не покалечился. Пришлось эту проблему на уровне суссельманина решать – это у них так должность губернатора называется. В этом году вроде научились по дорогам ездить, стали даже в гости заходить. И вот что удивительно – кто бы ни зашел, всех зовут Пэтэр.

Каждый новый Пэтэр привозит с собой презент – бутылку коньяка и шоколадку. Это они так пытаются наладить с Лукьяновым коррупционные отношения. И очень удивляются, когда у них не получается.

– Ты что, больной? – спрашивает каждый новый Пэтэр, узнав, что Юра не пьет ни грамма. И он так спрашивает не потому, что у русских имидж алконавтов, а потому, что сам выпить не дурак. Чтобы норвежский народ в Лонгиербюене не спивался, там на бухло даже ввели карточную систему. Каждый взрослый человек имеет право в месяц купить не больше литра крепкого алкоголя, ящика пива и еще литр какой-нибудь гадости типа ликера. Сухое вино продается без ограничений, но его почему-то никто не пьет.

– Здоров как бык! – отвечает Пэтэру Юра. – Просто не пью, и все. Так что ты коньяк свой пей сам. А я тебе сейчас наш спортзал покажу.

Самое интересное, что все это Лукьянов излагает на норвежском языке. Он его уже давно выучил. Пэтэры привозят ему местную газету, он с удовольствием читает. Говорит, там много интересного. Например, недавно на первой полосе опубликовали сенсационный материал. В Лонгиербюене наконец-то произошло преступление, местного жителя посадили в тюрьму.

Ирония судьбы, или…

Эта история очень похожа на сюжет известного фильма.

Темной-темной шпицбергенской ночью норгам тоже скучно, поэтому они бухают не хуже нас с вами. Делают они это в уникальном «Карсберг-баре», в котором более тысячи разновидностей крепкого алкоголя. Это очень непростой бар, окна в нем заколочены фанерой, потому что алкоголикам неприятно, когда с улицы на них смотрят и думают, что они – алкоголики. А рядом припаркованы десятки скутеров, а они тут все двух типов: либо «Арктик Кэт», либо «Ямаха». И вот выходят из бара двое хорошо потрудившихся за стойкой норвегов. Садятся вдвоем на один «Арктик Кэт» и едут домой спать. Они думают, что это их скутер, но они заблуждаются. Это становится понятно, когда из бара выходит еще один груженый норг и не может найти свой аппарат. Он поднимает хай, приезжает радостная полиция, которой наконец-то есть чем заняться, и отправляется на поиски угнанного скутера. Население в Лонгиере – чуть больше двух тысяч человек, поэтому блудный «Арктик Кэт» обнаруживается быстро. Угонщики пока еще не в состоянии ничего объяснить, поэтому их обоих хватают и отвозят в местную тюрьму до выяснения. В тюрьме по этому поводу праздник, потому что наконец-то есть кого покормить бананами. На утро злоумышленники трезвеют и объясняют, что ничего не угоняли, а просто проклятые скутера все на одно рыло, да еще и ключ почему-то подошел. Норвеги – те еще ипполиты, поэтому они, конечно, не верят и проверяют сказанное четыре долгих дня. Но в конце концов узников отпускают, а производителям скутера направляют гневное письмо, в котором просят с ключами больше так не шутить. Те отвечают, что совсем не шутить не получится, потому что комбинации профиля ключей ограничены, но в следующий раз они постараются не направлять свои аппараты с одинаковыми ключами в одну и ту же точку планеты.

Бывают в газете истории и грустные. Например, такие. В прошлом году за штурвал нашего Ми-8 посадили пилота, у которого не было северного налета. При посадке в Баренцбурге он попал в снежный вихрь, долго не мог поймать землю и, наконец, грохнулся с высоты сорока метров. Три трупа, множество сломанных ключиц и один пожизненный инвалид. Но об этом инциденте Юра узнал не из газет. Лукьянов сам был в этом вертолете. Пожизненным инвалидом стала его жена. Ее эвакуировали в Тромсе, чудом собрали и отправили на родину в Лазаревское. Теперь она сидит дома, смотрит на Черное море и мечтает о Северном Ледовитом океане.

– Север – это зараза, – говорит Лукьянов, и его лицо вдруг становится каким-то очень серьезным. – Если человек здесь прожил хотя бы год, он уже с этой иглы не соскочит, его всегда будет тянуть обратно. Я когда в отпуск к себе в Лазаревское приезжаю, жду не дождусь, когда он закончится. Два года назад купил себе «Хьендэй» и еще даже тысячи километров на нем не проехал. Приеду, в мойку отвезу, воском натру и оставляю в гараже до следующего отпуска. А в прошлый раз решил съездить в родную станицу, на друзей детства посмотреть. Посмотрел. Морды у всех испитые, никто не работает и, что интересно, даже не спрашивают – можно сюда устроиться или нет. На родину – как в каменный век. Не поеду больше.

Мы стоим с ним на вершине горы Пирамида, он забрался сюда, чтобы обновить книгу записей. Внизу одноименный город, и там под его грамотным руководством уже почти все сделано: улицы расчищены, гостиница отремонтирована, норвеги построены, медведи распуганы, призраки в туризме задействованы.

– Вон, Женя Гордус, с которым мы в Пирамиде уже две полярные ночи переночевали, – у него в авиакатастрофе в 1996 году на Шпицбергене вся семья погибла: отец, мать, сестра. А он все равно сюда вернулся, здесь живет и счастлив. Пирамида его вылечила. Пирамида вылечит любого. Сейчас вот на два месяца в отпуск отправился в свой Севастополь. А когда приедет, то обязательно скажет: «Привет, Михалыч, поздравь меня, я домой вернулся». Он всегда так говорит.