Книга Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945 - Вольфганг Отт

— Тогда опускайте потихоньку.

И они услыхали, как где-то травят трос.

— Не так быстро. Иначе не зацепим за винт.

Тайхман и Хейне услыхали, как трется о леер линь, который тянули руки матросов.

— Еще не зацепился.

— Привяжи к нему груз.

— У нас их почти не осталось.

— Опускай по новой.

И тут Тайхман и Хейне увидели старшего квартирмейстера, который шел на корму. Они заметили его слишком поздно и не смогли предупредить матросов, опускавших трос.

— А ну-ка, вытащите трос. — Это был голос квартирмейстера.

Молчание.

— Тащите его, говорю!

— Но, господин старший квартирмейстер…

— Тащите трос, да побыстрее.

Тайхман и Хейне снова услыхали трение линя о леер. Он поднимался очень медленно.

— Господин…

— Сколько вы будете его тащить?

Снова послышалось трение. Вскоре трос был вытащен.

— Наконец-то. А теперь опускайте с правого борта, прямо вниз — тогда его затянет винтом. Он ведь вращается в правую сторону. Пора бы уже знать это, болваны.

Тайхман и Хейне услыхали всплеск — матросы начали травить линь.

Молчание.

— Зацепился.

— Оглядись.

— Никого нет.

— Руби.

Раздался удар топора.

— Надеюсь, он не всплывет.

— Не бойся, его никто не узнает.

Спрятавшись за трубу, Тайхман закурил.

— Мне редко приходилось встречать более гнусного человека, чем Паули, — сказал Хейне. — Я часто думал — есть ли у него вообще сердце? Не замечал никаких признаков его наличия.

Помолчав немного, он снова заговорил:

— Меня утешает только одна мысль. Если есть такие глубоко порочные люди, значит, должны быть и такие, кого можно назвать образцами добродетели. Я имею в виду, у кого столько же достоинств, сколько…

— Умолкни, бога ради!

Целый час они молчали.

— Сигаретки у тебя не найдется?

— Нет.

— Тогда сделай мне самокрутку, пожалуйста. Вот тебе коробка с табаком.

Хейне еще не научился скручивать сигареты, хотя пальцы у него были тоньше, чем у Тайхмана.

— Что ты нервничаешь?

— У меня липкие пальцы, и я не могу быстро скрутить сигарету.

— А отчего это у тебя липкие пальцы? Ты что, вспотел?

— Нет.

— Да и с чего бы? Ночь ведь совсем не жаркая.

— Но кровь была теплой, и теперь пальцы у меня липнут.

— Хорошенькая будет сигаретка на вкус! Так что и мне кое-что достанется. Жаль, что мне не пришлось им помочь. Это гораздо лучше, чем торчать здесь и слушать, не подойдет ли кто. Стоять на стреме гораздо страшнее, чем самому участвовать.

— Может, ты и прав.

В четыре часа их сменили Мекель и Хальбернагель. Хальбернагель сказал, что ему надо кое-что убрать с палубы — могут ли его подождать? Он взял ветошь, которой вытирали снаряды перед тем, как зарядить пушку, повесил ее на руку, словно официант салфетку, и спустился на палубу.

— Ну, — сказал Мекель, — все в порядке, ребята. Мы зарезали эту свинью.

— Где? — спросил Хейне.

— В его логове, — ответил Мекель.

— Что-то криков не было слышно, — произнес Хейне.

— А мы ему вогнали зубы в горло, он и пикнуть не успел. К сожалению, пролилось немного крови.

Хальбернагель пришел, чтобы взять еще ветоши.

За завтраком Питт рассказал, что ночью во время шторма Паули смыло за борт; ничем иным объяснить его отсутствие было нельзя.

На «Альбатросе» подняли вымпел командующего флотилией. Он стал флагманским кораблем 52-й флотилии тральщиков. Командирскую каюту занимал теперь капитан третьего ранга Вегенер. Командиром «Альбатроса» он назначил младшего лейтенанта Пашена, который к тому же должен был исполнять обязанности старшего помощника до прибытия нового. На какое-то время командующий флотилией стал и командиром «Альбатроса».

Внешне Вегенер не очень сильно изменился по сравнению с тем, каким был в Денхольме. Теперь он носил оборванный пиджак с кожаными заплатами на локтях. Фуражка, потерявшая свой белый цвет, была слегка сдвинута направо; золотого канта на козырьке уже не было; он носил знаки различия штабного офицера, сделанные из штампованной жести и выкрашенные в желтый цвет. Но они сильно проржавели, и было трудно понять, что они означают. Помимо трубки, которую он не вынимал изо рта даже тогда, когда она не дымилась, единственным предметом, оставшимся со времен Денхольма, были золотые часы на руке. Это были дорогие часы, которые совсем не соответствовали его внешнему виду, и он их очень берег. Моряки говорили, что именно поэтому он всегда держал левую руку в кармане.

Не прошло и суток с тех пор, как на борт «Альбатроса» поднялся Вегенер, когда появился Паули. Тайхман, несший утреннюю вахту, рассказал об этом за завтраком.

Он говорил спокойным тоном, чтобы никого не напугать.

— Ты спятил, — сказал Питт. Его глаза расширились, а взгляд стал мерцающим.

— Он там, на палубе, можешь пойти и убедиться сам, — сказал Тайхман.

Питт вскочил, громко фыркнул, сделал какой-то непонятный дикий жест руками и полез вверх по трапу.

Подобрала Паули эскадра торпедных катеров. Его выловили из воды, и, получив по радио сообщение командующего о пропаже Паули, один из катеров подошел к борту «Альбатроса», — впрочем, из-за волнения на море он остановился в трех с половиной метрах от него, — и с криком «раз-два, дружно!» катерники перебросили тело прямо на палубу тральщика. После этого катера умчались прочь. Тайхман рассказал, какое впечатление произвели на него новые, только что спущенные на воду торпедные катера. Приближаясь на большой скорости и поднимая высокий бурун, они походили на Санта-Клауса, мчавшегося в санях по снегу.

— Кажется, твои Санта-Клаусы подсунули нам большую свинью, — заметил Хейне, а остальные разразились страшными проклятиями в адрес Паули, кляня его недостойное и постыдное поведение.

Теперь он лежал на палубе. Его привязали к поручню правого борта за левую ногу, чтобы не смыло за борт.

— У него нет лица, — сообщил Питт, вернувшись в кубрик.

Матросы возобновили завтрак. Во всем этом было что-то сверхъестественное. И дело на этом не закончилось.

В последующие дни поднялся ветер и разразился шторм, превративший поверхность моря в ведьминский котел. Когда пришло время ночной вахты, Паули опять исчез.